Последняя принцесса Индии - Мишель Моран (2015)

Я медленно подошла к мерину. Шиваджи сообщил, что на нем английское седло, и повторил, что мне нечего бояться. Вот только ни одно другое существо не вызывало в моей душе такого трепета, как эта лошадь. Мне трудно было собраться с мыслями. Я посмотрела в сторону и увидела Авани. Служанка вышла из дома, чтобы постирать наше постельное белье в бадье, стоящей на крыльце.

– Ты о чем-то задумалась.

– Извините.

Шиваджи сложил руки на груди.

– Скажи, Сита, – понизив голос, хотя никто, кроме служанки, не мог нас сейчас слышать, произнес он, – кто будет кормить семью, когда твой отец постареет и не сможет работать?

– Я.

– Только ты. Ты должна стать дургаваси. Твой отец дважды спас мне жизнь в Бирме. Я перед ним в долгу.

Папа никогда мне об этом не рассказывал. Мне хотелось задать Шиваджи вопрос, но в этот момент взгляд его был слишком суров.

На Раджа я забралась с третьей попытки. Я ощутила огромное облегчение, когда урок закончился, а мерин не попытался сбросить меня с седла.

В тот вечер папе в его спальню принесли горячую тахари[35], а нам с сестрой велено было уходить из кухни. Ануджа уставилась на горшок, полный риса и картофеля. Ноздри ее вдыхали запах чеснока и гороха.

– Я хочу есть.

Улыбка бабки была тонкой и острой, словно лезвие моего скимитара.

– Тебе следовало хорошенько подумать, прежде чем идти сегодня за этим грязным животным.

Ануджа не поняла.

– За что? – тонюсеньким голоском спросила она.

Я слегка подтолкнула сестру в сторону моей комнаты.

– Мы будем читать, – сказала я с напускной беззаботностью. – Пища для разума вместо пищи для живота.

Когда мы вошли в мою комнату, я взяла с полки «Сказки братьев Гримм». Это сокровище папа подарил мне на десятый день моего рождения, сказав, что книга из Джханси.

– «Золушку» или «Белоснежку»? – спросила я.

– «Рапунцель»!

Я принялась читать сказку, надеясь, что сестра забудет о голоде и заснет. Ее глазенки уже начали закрываться, а ресницы отбрасывали тени на щеки, когда бабка распахнула дверь. Она несла поднос, на котором стояла миска, прикрытая крышкой.

– Тахари! – воскликнула Ануджа.

Она бросилась к дади-джи и обняла ее за ноги.

– Прочь!

Сестра тотчас отпрянула. Это было не тахари. Миска для тахари была сравнительно небольшой.

– Встать.

Мы повиновались. Бабка подняла крышку и принялась сыпать ложкой соль из миски на пол.

– На колени.

Когда никто из нас не сдвинулся с места, бабка пригрозила:

– Поднимите подолы ваших курт и становитесь на колени, иначе я возьмусь за палку!

Я первой подняла подол и подала Анудже пример повиновения. Затем я стала коленями на соль. Когда Ануджа последовала моему примеру, ее нежной кожице сделалось больно, и сестра вновь поднялась.

– На колени!

Бабка схватила ее за руку и заставила опять опуститься коленями на соль. Не будь папа глухим, он бы услышал плач Ануджи, даже если бы сейчас стоял посреди соседского поля.

– Вы будете стоять, пока я не вернусь.

Слезы бежали ручейками по щекам Ануджи. Ее плач превратился в истерику.

– Дади-джи! – воскликнула я. – Она задыхается…

– Молчать! А не то я завяжу тебе рот! – пригрозила Анудже бабка.

Я посмотрела на сестру и округлила глаза, стараясь, чтобы она поверила: такое возможно.

Бабка вернулась спустя час. К тому времени Ануджа выплакала все слезы, но я знала, что не смогу рассказать об этом отцу. Если я проговорюсь, бабка будет терпеливо ждать, чтобы позже, когда меня примут в дургаваси рани, наказать сестру, вновь поставив ее на соль. А может, сделает с ней что-нибудь похуже. Я отнесла сестру на чарпаю в ее комнату и дала напиться воды.

– Почему дади-джи так меня ненавидит?

– Она тебя не ненавидит, – тихо произнесла я. – У нее была очень трудная жизнь. Это сделало дади-джи раздражительной и злой.