– Он столяр? – спросила Мандар.

– И художник. Это он вырезал статуэтку Дурги, которую повредила Кахини.

Уже некоторое время никто из нас и словом не обмолвился о Кахини. Причина этому была сходна с той, почему большинство из нас не пытались вообразить себе, как сложится наша жизнь, если мы каким-то чудом разбогатеем и сможем покинуть дурга-дал. Какой смысл в этих фантазиях?

– Стыдно, что она так близка рани, – сказала Мандар. – Готова спорить, что сейчас Кахини сидит у нее в покоях.

Мы не видели ни рани, ни Кахини весь день после того, как Сундари сказала, что до конца дня мы можем отдыхать.

– Через десять дней мы будем среди людей, которые слыхом не слыхивали о какой-то Кахини, – заверила нас Каши.

Вот только вышло все по-другому.

На следующий день, когда мы собирались отправиться в храм Махалакшми, Сундари отозвала меня в сторону и сказала:

– Спасибо, что сама вызвалась. Я знаю, как тяжело быть вдалеке от своей семьи, поэтому я очень ценю твою жертву.

Я понятия не имела, за что она меня благодарит.

– Что?

– Ты вызвалась остаться с рани во время Дурга-пуджи. Кому-то все равно пришлось бы остаться. Очень мило с твоей стороны, что ты добровольно вызвалась. Рани очень тебе признательна.

Я почувствовала, как кровь приливает к моему лицу.

– Нет, но я…

Сундари ожидала, что я скажу дальше.

– Разве ты не согласилась?

Кахини опять меня перехитрила. Больше всего на свете мне хотелось остаться со своей семьей на время Дурга-пуджи. Но если я сейчас честно об этом скажу, я разочарую рани. Я ощущала сильнейшее давление в своей груди, когда принимала решение.

– Я с радостью останусь, – молвила я.

На протяжении следующей недели я наблюдала за сборами дургаваси. Все отлично понимали, что сделала Кахини, но именно я приняла решение и скрыла правду, не желая расстраивать рани. Часть меня жалела, что я смолчала. В ночь накануне отъезда это чувство усилилось до такой степени, что вот-вот грозило вырваться наружу.

Повсюду в дургавасе стояли собранные в дорогу сундуки. Джхалкари, смеясь, просила Моти не есть весь ладду, который приготовит ее мама, иначе подруга очень пожалеет, когда, вернувшись, выйдет на майдан. Кахини и Раджаси вошли в дургавас в сопровождении двух немолодых уже женщин, которые прежде были дургаваси.

– Я четко сказала, что желтое сари надо выстирать и привести в порядок на сегодня, – заявила Кахини. – Скажи, Раджаси, разве я не так объяснила?

– Я собственными ушами слышала, как ты им это говорила.

– Ну и где мое сари? – потребовала Кахини.

– Извините, – сказала старшая из двух женщин. – Ткань очень деликатная…

Кахини размахнулась и ударила старуху по лицу.

– Мне извинения не нужны.

Я поднялась со своей кровати, на которой сидела.

– Это не твое дело, – прошептала Джхалкари. – Сядь.

– Извините, – повторила пожилая женщина и расплакалась. – Я сейчас все сделаю…

Она тотчас же ушла из дургаваса. Другая служанка поспешила вслед за ней. Кахини заметила, что я видела ее безобразное поведение. Ее лицо осветилось улыбкой.

– Решила, что твоя деревня не стоит того, чтобы туда возвращаться?

– Твое поведение в дургавасе просто неслыханно! – заявила я.

Другие женщины, повернувшись, уставились на меня. Я понимала, что веду себя глупо, но меня это сейчас не тревожило. Она уже и так отобрала у меня то, чего я больше всего хотела, – возможность повидать моих родных.

– Серьезно? – медленно, словно была удивлена моим поведением, произнесла Кахини. – Извини, но кто из нас рос при дворе, а кто – в деревне?

– Оставь ее в покое, – сказала Мандар.

– Не вмешивайся! Сита думает, что знает о дворцовой жизни больше, чем я. Ладно, – произнесла Кахини и, шлепая подошвами тапочек, приблизилась ко мне, – полагаю, через три дня мы узнаем, какая из тебя придворная. Ты так и не поблагодарила меня за услугу.