Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Татьяну одолевало острое чувство обреченности. Тревога за грядущие дни. Все может случиться в будущем, отравленном непонятным настоящим, в котором ее брат-близнец больше не существовал.

Она отправилась помогать сестре на кухню и, подойдя поближе, пробормотала:

– Даша, месяц назад ты спросила, считаю ли я, что Паша еще жив, и я сказала…

– Можно подумать, меня интересует твое мнение! – огрызнулась сестра.

– Тогда почему ты спрашивала? – удивилась Татьяна.

– Я думала, ты меня утешишь. Слушай, мне не хочется говорить об этом. В отличие от тебя мы все потрясены его смертью.

Александр, пришедший к вечеру, вопросительно взглянул на Татьяну. Та сообщила о телеграмме.

Никто не ел капусту с тушенкой, приготовленную Дашей, кроме Александра и Татьяны, которая, несмотря на слабую надежду, еще в Луге смирилась с потерей Паши.

Папа так и не слез с дивана. Мама сидела рядом, слушая мерное тиканье радиометронома.

Даша пошла на кухню, оставив Александра и Татьяну наедине. Он ничего не сказал, только слегка наклонил голову и заглянул ей в лицо. На какое-то мгновение взгляды их скрестились.

– Держись, Шура, – шепнула она.

– Держись, Таня.

Она вышла и поднялась на крышу, выискивая глазами самолеты в ледяной ленинградской ночи. Лето кончилось. Зима наступала.

Часть 2

Свирепые объятия зимы

Окруженные и осажденные

1

Чего стоит душе лгать? На каждом шагу, каждым дыханием, каждой сводкой Совинформбюро, каждым списком погибших, каждой продовольственной карточкой?

С той минуты, когда Татьяна открывала глаза, до того момента, когда забывалась тяжелым сном, она лгала.

Она хотела, чтобы Александр перестал приходить. Ложь.

Она хотела, чтобы он разорвал все отношения с Дашей. Увы, очередная ложь.

Больше никаких походов к Исаакиевскому. Тоже неплохо. Ложь.

Никаких поездок в трамвае, никаких каналов, Летнего сада, Луги, его губ и глаз, взволнованного дыхания. Хорошо. Хорошо. Хорошо.

Ложь. Ложь. Ложь.

Он был холоден. И обладал невероятной способностью вести себя так, словно за его улыбающимся лицом, твердыми руками и выкуренной папиросой ничто не стояло. Ни единого проблеска эмоции, относящейся к Татьяне. Хорошо.

Ложь.

В начале сентября ввели комендантский час. Продовольственные нормы опять снизили. Александр перестал приходить каждый день. Вот и хорошо.

Ложь.

Даже приходя, он был чрезвычайно внимателен к Даше, особенно в присутствии Татьяны и Дмитрия. И это хорошо.

Ложь.

Татьяна старалась как можно лучше играть свою роль, улыбаться Дмитрию и зажать сердце в стальные клещи. И это ей удавалось.

Ложь.

Такое простое дело – разливать чай – и то было пропитано обманом. Наливать чай кому-то раньше, чем ему. Ее руки дрожали от усилия.

Ей так мечталось вырваться из заколдованного круга, который представлял собой Ленинград в начале сентября, вырваться из осады невзгод, страданий и любви, окруживших ее плотным кольцом.

Она любила Александра. А-а, наконец, вот оно. Хоть капля правды, за которую можно схватиться, как за соломинку.

После похоронной на Пашу папа стал пить еще больше и редко ходил на работу. Его постоянное пребывание дома мешало Татьяне готовить, убирать, читать.

Ложь.

Не мешало.

Но раздражало.

Невероятно.

Единственным местом, где она могла обрести покой, была крыша, и даже это состояние нельзя было назвать покоем в полном смысле слова. В душе царил хаос.