Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

– Конечно, – тоже по-русски ответил Гарольд, смаргивая слезы. – Спасибо, что пришли. Я счастлив. Как тебя зовут, сынок?

– Дмитрий Черненко.

– А другого?

Дрожа всем телом, он жадно смотрел на Александра.

– Александр Белов.

Гарольд кивнул.

– Ладно, довольно, насмотрелись. Пошли! – грубо бросил надзиратель.

– Погодите! – воскликнул Дмитрий. – Мы хотели, чтобы этот гражданин знал: несмотря на все его преступления против пролетариата, его не забудут.

Александр молчал, не сводя глаз с отца.

– Еще бы его забыли! Столько натворить! – буркнул надзиратель.

Гарольд до крови кусал губы, не в силах насмотреться на сына.

– Можно мне пожать им руки? – спросил он наконец.

Надзиратель не возражал.

– Но побыстрее. Попробуй только что-нибудь им передать! Я все вижу!

– Я никогда не слышал, как говорят по-английски. Не могли бы вы что-нибудь сказать? – попросил Александр.

Баррингтон подошел к Дмитрию и пожал ему руку.

– Спасибо, – поблагодарил он по-английски.

Настала очередь Александра. Отец крепко стиснул руку сына. Александр слегка качнул головой, словно умоляя отца оставаться спокойным.

– Я с радостью умер бы за тебя, о Авессалом, сын мой, сын мой, – прошептал Гарольд.

– Прекрати, – одними губами шепнул Александр.

Гарольд отпустил его руку и отступил, безуспешно стараясь не заплакать.

– Я скажу тебе кое-что по-английски. Несколько строк из певца империализма Киплинга.

– Довольно! – рявкнул надзиратель. – У меня нет времени…

– И если будешь мерить расстоянье

Секундами, пускаясь в дальний бег,

Земля – твое, мой мальчик, достоянье.

И более того: ты человек![7]

По его щекам катились слезы. Гарольд отступил и перекрестил Александра.

– Я люблю тебя, па, – неслышно выговорил Александр по-английски.

И они ушли.

Татьяна, не скрываясь, плакала. Александр неуклюже вытирал ей лицо.

– Не надо, Таня. Тогда я так старался не выдать себя и с такой силой стискивал зубы, что один выкрошился. Теперь ты знаешь все. Больше я никогда не видел отца, и, если бы не помощь Дмитрия, тот так и погиб бы, ничего не зная обо мне.

Тяжело вздохнув, он отнял руку.

– Шура, но ты сделал невозможное для своего отца! – Ее губы дрожали. – Утешил его перед смертью.

Умирая от смущения, одолеваемая эмоциями, она взяла руку Александра и поцеловала. И тут же покраснела до корней волос.

– Таня, кто ты? – с чувством спросил он.

– Я Татьяна.

Она подала ему руку. Они долго молча сидели.

– И не только.

Она кивнула.

– Остальное я знаю.

Она взяла из пачки папиросу.

Стоило понять малую истину, чтобы увидеть все в истинном свете. Недаром Александр сказал, что дал Дмитрию что-то такое, чего он не имел раньше. Не дружба, не приятельство и не братство.

Татьяна трясущимися пальцами сунула в рот Александру папиросу, потянулась к спичкам, поднесла огонек к его лицу и, поцеловав в щеку, потушила спичку.

– Спасибо, – шепнул Александр и молчал, пока от папиросы не остался жалкий окурок. Потом поцеловал ее. – Ничего, что от меня несет табаком?

– Ах, Шура, лишь бы дышать тобой, больше мне ничего не нужно, – призналась Татьяна, снова заливаясь краской. – А сейчас я доскажу остальное. Вы с Дмитрием поступили в университет. Вы с Дмитрием пошли в армию. Вы с Дмитрием поступили в военное училище. А потом Дмитрия отчислили.

Она опустила голову.

– Сначала все было по-прежнему. И вы по-прежнему оставались лучшими друзьями. Он знал, что ты для него на все готов. А потом… потом он начал засыпать тебя просьбами.

– Именно. Значит, ты все знаешь.

– О чем он тебя просил, Шура?

– Сама догадайся.

Они не смотрели друг на друга.