Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Александр вышел на узкий балкон и, сев наискосок от нее, прижался к стене и вытянул ноги. Татьяна не пошевелилась, поняв, что сейчас ее близость ему не нужна. Сняв туфлю, она едва коснулась босыми ногами его сапог. Ее ступни были вдвое меньше, чем у него.

Вздрагивая, словно пытаясь сбросить с себя мерзкую крысу, Александр начал:

– Когда мать арестовали, энкавэдэшники пришли и за мной. Я даже не смог с ней попрощаться. – Он отвел взгляд. – Как ты понимаешь, мне не слишком хочется о ней говорить. Меня обвинили в распространении капиталистической пропаганды еще в то время, когда мне было четырнадцать, я жил в Москве и ходил с отцом на партийные собрания. Так что в семнадцать лет меня взяли и отправили в Кресты. На Шпалерной, в Большом доме, не оказалось мест. Я просидел в камере часа три. Они даже не позаботились допросить меня. Думаю, что все следователи были заняты более важными заключенными. Мне просто дали десять лет и отправили на Дальний Восток. Можешь себе представить?

– Нет, – покачала головой Татьяна.

– Знаешь, сколько нас было в том поезде, что шел на Владивосток? Тысяча человек. Один пожаловался мне, что едва успел выйти на волю, как его снова загребли. Он же сказал, что в лагере будет не меньше восьмидесяти тысяч заключенных. Восемьдесят, Таня! И это всего в одном лагере. Я ему не поверил, и немудрено. Мне было всего семнадцать. Как тебе сейчас. Но что я мог поделать? Мне не хотелось провести в тюрьме десять лучших лет жизни.

– Ты прав, – кивнула она.

– Я всегда думал, что предназначен для другой жизни. Мать и отец верили в меня. Да я и сам в себя верил… И не думал, что когда-нибудь окажусь в тюрьме. Я не воровал, не хулиганил, не бил стекол… не сделал ничего плохого. И не собирался. Поэтому, когда мы переезжали Волгу недалеко от Казани, я вдруг понял, что настал момент. Либо сейчас, либо гнить в лагере. Поэтому и прыгнул в реку. Поезд даже не остановился. Они посчитали, что я умер еще в прыжке.

– Они не знали, с кем имеют дело, – засмеялась Татьяна, изнывая от желания его обнять. – И тут ты вдруг обнаружил, что умеешь плавать!

Александр улыбнулся в ответ:

– Я действительно умел плавать. Немного.

– А у тебя что-то было с собой?

– Ничего.

– Ни документов, ни денег?

– Ничего. Я путешествовал. На рыбачьих лодках, пешком, на телегах. От Казани до Ульяновска, где родился Ленин, потом вниз по Волге, рыбачил, нанимался собирать урожай и наконец добрался до Краснодара. Хотел пробраться в Грузию, а оттуда – в Турцию. Надеялся пересечь границу у Кавказских гор.

– Но у тебя не было денег.

– Ни гроша. По пути удалось кое-что заработать, и я воображал, что в Турции мне помогут англичане. Но в Краснодаре вмешалась судьба. Как всегда. Семья Беловых, к которым я попросился на ночлег…

– Беловы! – воскликнула Татьяна.

– Да, простые крестьяне и добрые люди. Отец, мать, четверо сыновей и одна дочь. – Он откашлялся. – Была зима, и людей косил тиф. Мы заболели. Вся деревня Белый Яр, триста шестьдесят человек, слегла. Восемь десятых всего населения вымерло, включая Беловых. Сначала дочь. Местные Советы с помощью милиции сожгли деревню, опасаясь распространения эпидемии. Вся моя одежда тоже сгорела, а самого меня посадили в карантин, дожидаясь, пока я умру либо выздоровею. Потом, когда у меня спросили документы, я сказал, что все сгорело, и, не колеблясь, назвался Александром Беловым. Поскольку власти сожгли деревню, никто не стал проверять, действительно ли я тот, за кого себя выдаю.

Татьяна ахнула.

– Так что мне выдали новехонький паспорт, и я стал Александром Николаевичем Беловым, уроженцем Краснодара, осиротевшим в семнадцать лет.

– А как тебя звали в Америке?

– Энтони Александр Баррингтон.

– Энтони? – воскликнула она.

Александр покачал головой.

– Энтони – имя моего деда со стороны матери. Сам я всегда считал себя Александром. – Он вынул папиросу. – Не возражаешь?