Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Татьяна тоже обняла сестру:

– Даша, это дурной знак.

– Нет, Танюша, что ты!

– Это дурной знак, – повторила Татьяна. – Похоже, дедушка умер, не в силах вынести того, что случится с его семьей.

Девушки повернулись к Александру, но тот молчал.

И почти не разговаривал до самого утра, когда они стояли в очереди за хлебом. Когда они уже шли обратно по набережной Фонтанки, Александр сунул руку в карман шинели и объявил:

– Завтра мне нужно возвращаться, Танечка. Но смотри, что я тебе принес.

Он протянул ей маленькую плитку шоколада. Татьяна взяла и даже сумела вымучить слабую улыбку. Но глаза ее были полны слез.

Александр взял Татьяну за руку и похлопал себя по груди:

– Иди сюда.

Она не помнила, сколько простояла, уткнувшись лицом в его шинель и горько плача…

* * *

Нога Антона не заживала. Легче Антону не становилось. Татьяна принесла ему квадратик шоколада. Антон съел, но без всякого удовольствия.

Она сидела у его постели. Обоим не хотелось говорить.

– Таня, – неожиданно спросил он, – помнишь позапрошлое лето?

Она поразилась слабости его голоса.

– Нет, – покачала головой Татьяна. Вот прошлое лето она помнила до мельчайших деталей.

– В августе, когда ты вернулась из Луги, мы с тобой, Пашей, Володей и Петькой играли в Таврическим саду в футбол. И ты пнула меня в коленку, чтобы отнять мяч. По-моему, в ту же самую ногу.

Его губы искривились в подобии улыбки.

– Кажется, да, – кивнула Татьяна. – Ш-ш-ш… лежи тихо. Ты поправишься, и, может, будущим летом мы опять пойдем играть в футбол.

– Да, – выдохнул он, стиснув ее руку и закрыв глаза. – Но не с твоим братом. И не с моими.

– Только ты и я, – пообещала она.

– И не со мной, Танечка, – прошептал он.

«Они ждут тебя, – хотела сказать она. – Ждут, чтобы снова поиграть с тобой в футбол. И со мной».

5

Обычно Татьяна уходила за хлебом ровно в шесть тридцать, чтобы, даже простояв в очереди около часа, вернуться к восьми, когда раздавался вой сирены, возвещавшей о налете. Но в последнее время она замечала, что либо бомбежки начинались раньше, либо она выходила позже, потому что три утра подряд, возвращаясь домой, она попадала под обстрел на улице Некрасова.

И только потому, что она обещала, клялась Александру, приходилось спускаться в подвал в ближайшем здании, прижимая к груди драгоценный хлеб и натягивая каску, которую он оставил ей и потребовал пообещать, поклясться носить ее при малейшем признаке опасности.

Хлеб, который держала Татьяна, вовсе не был вкусным, белым или мягким. Скорее сырым и тяжелым, но что за аромат исходил от него!

Полчаса она сидела под обстрелом тридцати пар глаз, пока откуда-то из темноты не раздался старушечий голос:

– Девочка, не поделишься хлебцем? Дай откусить.

– Это для моей семьи, – отбивалась Татьяна. – Нас пятеро, и все ждут меня дома. Что они будут есть, если я все раздам?

– Не все, девочка, – настаивала старуха. – По кусочку.

Но тут, на счастье, обстрел прекратился, и Татьяна, первой выскочив на улицу, помчалась стрелой.

Однако, несмотря на все усилия, ей не удавалось вернуться домой до того, как снова и снова слышался знакомый зловещий свист.

Выходить в десять было немыслимо. Татьяне нужно было успеть на работу: там ее тоже ждали. Может, Марине или Даше удалось бы действовать расторопнее? Мама с утра до ночи шила обмундирование – вручную, потому что машинки больше не было. Нельзя же посылать ее? Она не поднимает глаз от шитья, чтобы получать дополнительное питание.

Даша сказала, что не может ходить, поскольку и так стирать некому. Марина также отказалась, что было к лучшему. Она почти перестала ходить в университет, а свою порцию хлеба съедала немедленно. По вечерам она буквально требовала у Татьяны еды.