И это все о нем - Липатов Виль Владимирович (1984)

– У ножа два конца, Столетов. Один врагу под ребрышко идет, второй – тебе самому под сердце. Человека убить – самому умереть…

Вот теперь было страшно – от голоса Заварзина, от его ласковых глаз, на донышке которых жил страх, от зубов с обнаженными нежными деснами. Как мог он, Женька, говорить, что Аркадий Заварзин смешон, когда мерцало смертью облитое лаской лицо, тюремными решетками отражались в выпуклых глазах перекрещенные ветви ближней сосны?

– Я не боюсь тебя, Заварзин! – еле слышно прошептал Женька. – Лучше умереть, чем тебя бояться… Лучше умереть, лучше умереть! – повторил он как заклинание.

– Боишься! – потея лицом на морозе, сказал Заварзин. – Не больной же ты, чтобы смерти не бояться!

Он медленно гасил улыбку, прятал обнаженные алые десны.

– Да что мы все про перышко да про перышко… Зря говорить не надо. Оно от этого, как живое, в кармане шевелится…

Иней окутывал длинные заварзинские ресницы. В звонком воздухе слышался каждый шорох, каждое движение; было первобытно, дремуче.

– Ты чего под Гасилова копаешь? – спросил Заварзин. – Чего тебе, всех больше надо? В стахановцы ты вышел, комсомольцы тебя в начальство выбрали. Чего тебе не хватает, Столетов?

Заварзин прислонился спиной к стене электростанции, мечтательно склонил голову.

– Чего ты заботишься о высокой производительности труда, Столетов? Зарплата у нас хорошая, монету за перевыполнение получаем – чего тебе еще надо?

Голос у него был издевательский, презрительный, но слышалось и любопытство, словно Аркадий Заварзин был удивлен тем, что существует человек, которому мало хорошей зарплаты, прогрессивки и будущего ордена. В существование такого человека Аркадий Заварзин, конечно, не верил – его быть не могло, но… А вдруг? Чем черт не шутит!

– Кто ты, Столетов, что хочешь добровольно больше положенного ишачить?

Нотка живого человеческого любопытства все отчетливее звучала в голосе Заварзина. Он глядел на Женьку прямо, мороз все прочнее сковывал его длинные ресницы. Женька тоже прислонился спиной к стенке электростанции, задумался.

– Кто я такой? – медленно переспросил он. – Ты хочешь знать, кто я такой…

В стылой тайге не было места мелочам, пустяковине: шевелящийся от слов нож в кармане Аркадия Заварзина, смерть, живущая в его глазах, сама планета Земля – такая же дикая и холодная в масштабах Вселенной, как миллион лет назад, – все заставляло думать о крупном.

– Я рабочий, Заварзин, – сказал Женька. – Пролетарий, которые всех стран соединяйтесь… Я не буду заботиться о высокой производительности труда, кто же будет заботиться?

– Рабочий? Пролетарий?

Заварзин переступил с ноги на ногу, высунув руку из шерстяной варежки, осторожно обобрал лед с потяжелевших ресниц, потер пылающие от мороза щеки. Ладонь закрывала его глаза, Женька не видел выражения заварзинского лица, да и голос тракториста прозвучал глухо:

– Говоришь, рабочий, пролетарий! А не можешь с одним мастером Гасиловым управиться! Салага ты, а не пролетарий… – Он мечтательно прищурился. – Да будь у меня нужда Гасилова сковырнуть, я бы его одним мизинцем… Средний объем хлыста занижен? Занижен… Среднее расстояние трелевки повышено? Повышено, да еще как! Одна ездка кой-кому за две считается… Время перехода из одной лесосеки в другую умышленно растягивается? Еще бы! Как резина…

Аркадий Заварзин плюнул; плевок, не долетев до земли, превратился в лед и звонко щелкнул в кочку.

– Я бы мастера Гасилова – ногтем… Да ни к чему мне это. И тебе не дам…