Первые леди Рима - Фрейзенбрук Аннелиз

Относительно конкретного вопроса в твоем последнем письме по поводу его участия в банкете священнослужителей на праздновании Марса — у меня нет возражений, если он позволит своему родственнику, сыну Сильвана, стоять рядом и следить, чтобы он не сделал из себя дурака. Но я против того, чтобы он наблюдал за играми в цирке из императорской ложи, когда глаза всей публики будут обращены к нему… Короче говоря, дорогая Ливия, я очень жду, чтобы решение по этому вопросу было принято раз и навсегда, чтобы уберечь нас от дальнейшей череды надежд и разочарований. Ты вольна показать эту часть письма нашей родственнице Антонии для прочтения.[298]

Это редкий документ о внутренней политике семьи, он показывает, что воспитание детей в доме на Палатине во многом было политическим делом семьи. Хотя Антонии позволялось быть в курсе мер, применяемых по отношению к ее сыну, решения о нем принципиально принимались Августом в тесном взаимодействии с Ливией.

Хотя позднее Август пересмотрел свое нелестное мнение о способностях внука, объясняя в другом письме к Ливии, что действительно впечатлен ораторским умением мальчика, недостатки Клавдия, по-видимому, вызывали унизительные насмешки старших женщин дома — не бабушки Ливии и сестры Ливиллы, а самой Антонии. Говорили, что она пренебрежительно обращалась с младшим сыном, как с дураком и «монстром: человеком, которого Природа не закончила создавать, а лишь начала».[299] А Ливия, как говорили, избегала иного общения с ним, кроме как через короткие записочки, и объединила силы с Антонией, чтобы запретить многообещающему молодому ученому писать историю гражданской войны[300], которая предшествовала инаугурации Августа.[301]

В этом отношении Ливия и Антония делали не меньше, чем ожидалось делать от каждой хорошей римской матери для ее сыновей. Хотя не слышно было о большой привязанности между матерями и сыновьями, что позднее станет видно из переписки между императором Марком Аврелием (II в.) и его матерью Домицией Луциллой, римских женщин обычно и не хвалили за безумную любовь и нежность. Вспомните неодобрение Сенекой Октавии за то, что та слишком эмоционально отреагировала на смерть Марцелла. В глазах римских моралистов лучшее, что мать могла сделать для своего сына, кроме самостоятельного вскармливания грудью, — это отвратить его от соблазнов и направить на подходящие интеллектуальные занятия. Достижением было уже то, что чествовалась Корнелия и что она стала образцом, с которым будущие матери римских императоров пытались соревноваться. При явном разрыве между яркими сценами картин жизни на Палатине, нарисованными Светонием и другими биографами и официально пропагандируемыми женскими идеалами, Ливия удостоилась похвалы в официальных документах во время правления Тиберия за ее строгое наблюдение за образованием Клавдия.[302]

Хотя в некотором смысле Ливия и Антония делали одно дело, Антония имела гораздо более скромное общественное положение, чем ее свекровь, что отражало ее меньшую важность для мужчин семьи. В то время как более сотни дошедших до нашего времени статуй и монет могут быть с определенной долей уверенности идентифицированы как изображающие Ливию, то же самое можно сказать лишь про тринадцать портретов Антонии — и в отличие от постоянно изменяющегося образа Ливии, они сохраняют только один неизменный прототип.[303] Образцом его является так называемая «Антония из Уилтон-хауса», названная так в честь резиденции ее владельца, Томаса Герберта, восьмого графа Пемброка и Монтгомери. Когда Герберт купил этот бюст в 1678 году, сходство изображения Антонии с древними монетами было столь велико, что название «Антония» уже было выцарапано на левом плече бюста, увековечив ее личность.[304]