Итак, многих вещей ей никогда не узнать. Зато теперь она знала, что Этель наверняка самым тщательным образом «прибралась» в комнате мистера Пола к тому времени, как вернулись Шерингемы. Подняла брошенные на пол брюки, сменила простыни. Снятые простыни (хотя, разумеется, никто, и Этель, должно быть, впоследствии размышляла об этом, конечно же, больше не стал бы на них спать) были засунуты в большую корзину с грязным бельем, ожидавшим большой понедельничной стирки и кипячения в медном котле. Этель и с кухонного стола – исключительно из добрых чувств к кухарке Айрис – все убрала, а столешницу тщательно протерла. И все вещи вернулись на те места, где им и надлежало быть. И все снова выглядело как прежде, хоть и стало теперь совсем иным.

И Этель тоже однажды проберется в книги Джейн и предстанет в обличье одного второстепенного (но не слишком) персонажа из романа «Если бы правда стала известна». Ее образ будет, разумеется, несколько видоизменен (хотя об этом будет знать только автор романа) и облагорожен с помощью художественного вымысла. И звать ее будут не Этель (ее назовут Эдит), и она будет на Этель совсем не похожа, и она даже горничной не будет. Она будет выполнять роль одного из тех персонажей, которые существуют как бы на периферии сюжета, но тем не менее знают все и обо всех. Никто до поры до времени даже не подозревает, каково «истинное лицо» этого незаметного человека, ибо главные герои всерьез его не воспринимают. Но в том-то и заключается правда жизни, как реальной, так и вымышленной, которую Джейн, став писательницей, отлично научится применять, создавая и описывая своих героев.

Но она так никогда в точности и не узнает, много ли все это время было Этель известно о них с Полом. И она никогда не узнает, что именно Этель делала, о чем она думала, что чувствовала, что себе представляла, вновь оставшись одна в пустом доме – то есть пока не вернулись Шерингемы (и повариха Айрис, конечно), а также до прибытия полицейских, которые начали задавать всякие необходимые им вопросы.

Вряд ли Этель стала бы в это время сочинять благодарственное письмецо своей матери.

Когда Джейн и мистер Нивен ехали обратно, солнце уже садилось. Вокруг разливался оранжевый свет заката, а воздух стал еще более прохладным и каким-то хрустким. Все-таки был еще только март, и Джейн подумала, что Этель непременно растопит в комнатах камины, ведь это тоже входит в ее обязанности. В подобных обстоятельствах правильнее всего постоянно поддерживать в каминах огонь. Она и сама точно так же вскоре поступит – как только, вернувшись в Бичвуд, вновь превратится в горничную.

Но кем же была она сейчас? В кого она временно превратилась?

Мистер Нивен долго молчал, потом сказал:

– Еще раз прошу прощения, Джейн, за то, что оторвал вас от чтения. Мне, право, очень жаль, что пришлось использовать ваше свободное время. А какую книгу вы сейчас читаете? Я что-то позабыл.

– Ничего страшного, сэр, не огорчайтесь.

Она сидела рядом с ним на переднем сиденье – там, где обычно сидела его жена, миссис Нивен, – и изо всех сил старалась сдержаться и не заплакать.

Если бы только мистер Нивен мог сказать ей: «Сегодня вечером вы должны отдохнуть. Примите ванну и подольше посидите в горячей воде». Но горничным не полагается принимать ванну и подольше сидеть в горячей воде, чтобы согреться, и незапланированных свободных вечеров у них не бывает, особенно в тот день, который и так считается выходным. Так что весьма скоро ей придется вновь вернуться к своим обязанностям горничной. И проявить по крайней мере такую же силу воли, как Этель.

А вокруг все было невероятно прекрасным – и приближавшийся вечер, и этот абрикосовый свет, и этот подернутый дымкой зелено-золотистый весенний мир.

Мистер Нивен снова долго молчал, потом тихонько промолвил:

– Теперь уже нет всех пятерых, Джейн…