Всего один день. Лишь одна ночь (сборник) - Гейл Форман (2013)

И сейчас мы тоже едем мимо. Но ощущения почему-то другие. Кажется, что тут, на улице, на сиденье велосипеда, когда ветер треплет мои волосы, в ушах звенит шум улицы, а велик под задницей дребезжит по многовековой мостовой, я ничего не упускаю. Наоборот – я вдыхаю Париж, впитываю его, сама становлюсь его частью.

Я не совсем знаю, как объяснить эту перемену, да и другие изменения, произошедшие за день. Это все Париж? Или Лулу? Или Уиллем? Может, из-за его присутствия этот город так меня опьянил, или именно в Париже его присутствие становится таким неодолимо манящим?

Вдруг мои мечты прерываются громким свистком, велосипед резко останавливается.

– Поездка окончена, – сообщает Уиллем. Я спрыгиваю, и он катит велик дальше по улице.

За нами несется полицейский с тоненькими усиками и суровым лицом. Он начинает орать на Уиллема, размахивая руками, а мне грозит пальцем. Лицо его становится ярко-красным, когда он достает книжечку и показывает на нас, я начинаю нервничать. Я-то думала, что Уиллем пошутил насчет того, что это противозаконно.

Вдруг Уиллем говорит ему что-то, что резко обрывает его тираду.

Потом коп начинает что-то ворчать, я, конечно, ни слова не понимаю, но мне кажется, что он произносит имя Шекспира, вскидывая палец. Уиллем кивает, и тон полицейского смягчается. Он все еще грозит нам пальцем, но убирает книжечку. Подняв руку к козырьку своей нелепой кепочки, он уходит.

– Ты что, цитировал ему Шекспира? – спрашиваю я.

Уиллем кивает.

Я даже не знаю, что безумнее: что Уиллем это сделал, или что здешний коп знает Шекспира.

– И что именно ты сказал?

– La beauté est une enchanteresse, et la bonne foi qui s’expose à ses charmes se dissout en sang[15], – отвечает он. – Это из «Много шума из ничего».

– И что это означает?

Уиллем смотрит на меня по-своему хитро и, облизнув губы, улыбается.

– Придется тебе в словаре поискать.

Мы идем вдоль реки и через некоторое время попадаем на широкую улицу с многочисленными ресторанами, галереями и дорогими бутиками. Уиллем ставит велосипед на стоянку, и мы отправляемся пешком по длинной крытой галерее, а через несколько поворотов выходим к зданию, которое я поначалу принимаю за президентскую резиденцию или королевский дворец, Версаль или как его там – такое оно огромное и величественное. Но потом, заметив в центре двора стеклянную пирамиду, я понимаю, что это Лувр.

И там толпа. Из здания выходят тысячи человек, как будто их эвакуируют. В руках у них свернутые в трубочки репродукции и черно-белые сумки с сувенирами. Кто-то с энтузиазмом болтает, но большая часть выходящих похожи на контуженных, у них такие уставшие и стеклянные взгляды после того, как они целый день гигантскими порциями поглощали культуру. Этот взгляд мне знаком. В брошюре с рекламой «Молодежных туров» громко заявлялось, что «мы предлагаем молодежи опыт полного погружения в жизнь европейцев! За время небольшой поездки ваш подросток ознакомится с культурой максимального числа европейских стран и расширит свои познания о языке, искусстве, наследии и кухне каждой из них». Планировалось, что эта поездка нас просветит, но она скорее утомила.

Так что, когда мы поняли, что Лувр только что закрылся, я, честно говоря, испытала облегчение.

– Мне так жаль, – говорит Уиллем.

– А мне нет. – Не знаю, можно ли это считать за счастливую случайность, но я все равно счастлива.