Сласти и страсти, или Забавы новобрачных - Тара Сивик (2012)

Лиз подается вперед и прикрывает мне рот ладонью.

– Просто принесите ей напиток с наивысшим содержанием алкоголя, какой у вас только имеется.

Клэр со смешком выстукивает что-то на клавиатуре своего сотового.

– Ты что делаешь? Выкладываешь это в Фейсбуке? Не смей! Откуда, по-твоему, мне было знать, что это не сорт пива? – недовольно ворчу я.

– Если разобраться, идея неплохая. Надо подумать, может ли мой магазин выйти на рынок с собственным сортом пива. «Хмельная удаль» помогает уложить мужиков на века. – Клэр смеется и опускает сотовый обратно в сумочку.

Возвращается официантка с пивом для девчонок и стопариком, наполненным какой-то розоватой жидкостью, для меня.

– Это что? – спрашиваю ее.

– Это «Чистогон»[12] с капелькой вишневого сока, – поясняет та, прежде чем умчаться к другому столику.

– Уууух, «Чистогон». Звучит миленько, – говорю. И опрокидываю стопарик.

Тут же начинаю кашлять и задыхаться, размахивая ладонью у раскрытого рта.

– ГОРЮ! О БОЖЕ МОЙ, ВСЕ ГОРИТ! – пытаюсь выкрикнуть хриплым голосом, в котором словно пожар полыхает.

– На, запей, – говорит Клэр, пододвигая мне через стол свою кружку пива.

Я ее всю опоражниваю в три больших глотка и бухаю кружкой об стол.

– Ну что ж, вполне уверена, что на вечер хмельной удали хватит с избытком, – со смехом говорит Лиз.

7. «Води за нос, пока сама не поведешься»

– Ты с ума спятил, пшеничные хлебцы! Ты чем ребенка кормишь? – спрашивает Джим, поднося ко мне Билли, которого он держит на вытянутой руке, скорчив брезгливую рожу. – От него воняет, будто он слопал дохлую собаку, покрытую блевотиной и йогуртом, а потом все это высрал.

Сажает Билли ко мне на колени, и стоит мне учуять запах, как тошнота застревает в горле и мне приходится сдержать дыхание.

– Дженни на прошлой неделе перестала грудью кормить и перевела его на молочную смесь и кашу. Может, от этого.

Картер трясет головой:

– Так ни от молочной смеси, ни от каши не воняет. Тут несет, как от прелых яиц, покрытых швейцарским сыром.

Ставлю Билли на пол у своих ног и отступаю от него, чтоб продохнуть.

– Иисусе, в натуре, погано. Как он лыбится-то? Что, свое не пахнет? Если б я обделался чем-то с таким же запахом, то уж не лыбился бы, – говорю.

– Ну да, по крайности, что бы то ни было, оно теперь не внутри у него. Представьте, что за бардак у него в желудке был. Ему небось типа «Слава тебе, едрено боже, что это дерьмо из меня вышло». Буквально, – говорит Джим и отступает на несколько гигантских шагов.

Неожиданно пять маленьких девочек принимаются вопить, будто их убивают, и их вопли несутся из детской игровой комнаты в задней части дома, а в гостиную влетает ухмыляющийся Гэвин.

– Ты что наделал? – обращается к нему Картер, пока я роюсь в ящике для подгузников в поисках противогаза и резиновых перчаток.

– Ничего, – отвечает Гэвин и плюхается на диван. – Кто бзднул? Тут воняет.

Мы все указываем на младенца. Из игровой комнаты по-прежнему несутся крики и плач, только в данный момент нас больше занимает то, как бы от вони, распространяемой моим сыном, на стенах краска не стала лупиться.

Вероника врывается в гостиную, держа в руке обезглавленную голую Барби. За ней шестилетняя София, дочь Картера, и три дочки Джима: Шарлотт, которой тоже шесть, Эйва, пяти лет, и трехлетняя Молли. У всех заплаканные щеки и полны руки голых безголовых Барби.

– ГЭВИН СТАЩИЛ ОДЕЖДУ СО ВСЕХ НАШИХ КУКОЛ И ОТОРВАЛ ИМ ГОЛОВЫ! – визжит Шарлотт.

– Моя куколка без головки! – рыдает Эйва.

– Он на моей Барби сисечки нарисовал! – кричит София, размахивая торсом своей разрисованной Барби перед нашими лицами.

– Слышь, а эти смотрятся вполне-вполне. Отличное место для сосков выбрал, – говорю я Гэвину.