История Рима от основания Города - Тит Ливий

Когда неприятель вступил в римскую область, консулы вышли ему навстречу: Валерий вел пехоту, выстроив ее в каре; впереди Брут вел разведку с конницей. Точно так же впереди неприятельского войска шла конница под начальством царского сына, Аррунта Тарквиния; сам царь с легионами шел сзади. Узнав издали по ликторам консула, а затем ближе и яснее увидав и лицо Брута, Аррунт с гневом воскликнул: «Вот тот человек, который изгнал нас из отечества; вон он величественно выступает, украшенный нашими знаками власти! Боги – мстители за царей, помогите мне!» Он пришпоривает коня и в ярости направляет его на самого консула. Брут заметил, что он идет на него. В то время считалось почетным, чтобы вожди лично участвовали в битве, поэтому он с жаром бросается навстречу поединку. Забыв о прикрытии своего тела, лишь бы ранить врага, они с таким ожесточением налетали один на другого, что оба, пронзив сквозь щит друг друга, с копьями в ранах упали замертво с коней. В то же время началась общая конная битва, а немного спустя подошла и пехота. Победа склонялась то на ту, то на другую сторону, и никто не взял верх: с обеих сторон победил правый фланг, а левый был побежден. Вейяне, привыкшие терпеть поражения от римлян, были рассеяны и обращены в бегство, зато тарквинийцы, новые враги, не только устояли, но даже прогнали находившихся против них римлян.

7. После такого сражения на Тарквиния и этрусков напал столь великий ужас, что ночью обе армии, вейская и тарквинийская, оставив свое предприятие как напрасное, разошлись по домам. Присоединяют чудесные рассказы об этой битве: среди тишины следующей ночи из Арсийского леса слышен был громкий голос; признали его за голос Сильвана[156]; он сказал следующее: «В битве пало у этрусков на одного больше: победа на стороне римлян». По крайней мере, благодаря этому римляне ушли оттуда как победители, а этруски – как побежденные; после того как рассвело и не видно было никого из врагов, консул Публий Валерий собрал доспехи и с триумфом вернулся оттуда в Рим. Товарища он похоронил с возможною для того времени торжественностью; но гораздо более почетным для погибшего был общественный траур, замечательный особенно тем, что матроны оплакивали его год, как отца, за то, что он явился столь суровым мстителем за оскорбление целомудрия.