Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная - Уолтер Айзексон (2015)

В оправдание Эйнштейна, как и Макса и Хедвиги Борнов, следует заметить, что философы веками пытались, иногда не слишком ловко и не очень успешно, примирить свободу воли с детерминизмом и всезнающим Богом. Неважно, знал ли Эйнштейн что-то большее, чем другие, что позволило бы ему разрубить этот гордиев узел, одно неоспоримо: он был способен сформулировать и применять на практике строгие принципы личной морали. Это справедливо по крайней мере когда речь идет о всем человечестве, но не всегда, когда дело касается членов его семьи. И философствование по поводу этих неразрешимых вопросов ему не препятствовало. “Самое важное стремление человека – борьба за нравственность его поведения, – написал он бруклинскому священнику. – Наше внутреннее равновесие и даже само наше существование зависят от этого. Только нравственность наших поступков может обеспечить жизни красоту и достоинство”25.

Если вы хотите жить, принося пользу человечеству, верил Эйнштейн, основы морали должны для вас быть важнее “исключительно личного”. Временами он был жесток по отношению к самым близким, что только означает: как и все мы, люди, он был не без греха. Однако чаще, чем большинство других людей, он искренне, а иногда это требовало и смелости, пытался способствовать прогрессу и защите свободы личности, считая, что это важнее собственных, эгоистичных желаний. Вообще он был сердечен, добр, благороден и скромен. Когда они с Эльзой в 1922 году покидали Японию, он дал ее дочерям совет, как жить нравственно. “Сами довольствуйтесь малым, – сказал он, – а другим давайте много”26.

Вместе с Уинстоном Черчиллем в его имении. Чартвилл, 1933 г.

Глава восемнадцатая

Беженец. 1932-1933

“Пташка перелетная”

“Сегодня я принял решение отказаться от места в Берлине, и теперь мне предстоит быть пташкой перелетной всю оставшуюся жизнь, – написал Эйнштейн в путевом дневнике. – Я учу английский, но он никак не хочет задерживаться в моем старческом мозгу 1.

Был декабрь 1931 года, и Эйнштейн третий раз плыл через Атлантику в Америку. Он часто бывал погружен в себя, осознавая, что наука может продвигаться дальше и без него и что из-за событий в его родной стране он опять может стать неприкаянным скитальцем. Когда корабль попал в невероятный шторм, далеко превосходящий все, чему он когда-либо был свидетелем, он записал в путевом дневнике: “Чувствуешь, насколько человек незначителен, и это делает тебя счастливым”2.

Но Эйнштейн все еще метался из стороны в сторону, не понимая, правильно ли будет бросить Берлин. Этот город был его домом семнадцать лет, Эльза жила там еще дольше. Берлин все еще оставался главным мировым центром теоретической физики, хотя Копенгаген и оспаривал у него это право. Несмотря на мрачные, не слишком явные политические тенденции, Берлин оставался местом, где его по большей части любили и почитали и где он “вершил суд”, в Капутте ли или на заседаниях Прусской академии.

Между тем его возможности расширились. Он ехал в Америку, где должен был еще раз провести два месяца в Калтехе как приглашенный профессор, куда Милликен старался уговорить переехать навсегда. Друзья в Голландии уже несколько лет старались заполучить его, а теперь к ним присоединился и Оксфорд.

Вскоре после того, как он поселился в “Атенеуме”, профессорском клубе Калтеха, появилась еще одна возможность. Как-то утром ему нанес визит известный американский педагог Абрахам Флекснер, с которым он больше двух часов прогуливался по огороженному внутреннему дворику. Когда Эльза, обнаружив их, стала звать мужа на запланированную во время ланча встречу, тот отмахнулся от нее.