Лимонов - Эммануэль Каррер

В той версии событий, которую ему предлагают, Эдуарда должна была смутить одна деталь: все военные, присягнувшие сербам, одеты в армейскую форму Федеративной Республики Югославии. Она продолжает существовать и формально не вмешивается в конфликт, но на самом деле, будучи населена в основном сербами, только что планомерно и целенаправленно разбомбила Вуковар и близлежащие позиции хорватов. Это обстоятельство должно бы посеять в душе Эдуарда сомнения насчет упомянутого мною сравнения, на котором настаивает и сопровождающий его офицер: судьба сербов напоминает судьбу евреев во время Второй мировой войны. Вы можете себе представить, чтобы евреи, защищаясь от нацистов, пользовались поддержкой вермахта? Но Эдуарда это мало волнует. Ему страшно нравится все: слышная издалека минометная стрельба, мешки с песком, бронетехника, вооруженные солдаты и их серо-зеленая форма, такая яркая на фоне снега. Вот они проезжают через деревню, развалины которой еще дымятся – еще одно яркое впечатление. В этой стылой балканской глухомани он может представить себе, что на дворе не 1991 год, а 1941-й . Он видит войну, настоящую, такую, какой не довелось видеть его отцу. А ему – довелось.

Вуковар был освобожден сербскими войсками двумя днями раньше. То, что окружающие, не моргнув глазом, безо всякой иронии называют «освобожденным» город, практически стертый с лица земли, Эдуарда тоже не смущает. Ведь и Берлин лежал в руинах, когда Красная Армия его освобождала – именно эта ассоциация возникает при виде развалин Вуковара, маленького и некогда такого красивого города империи Габсбургов. Когда он вернется в Белград, один писатель, которому он расскажет о своей вылазке, наив но спросит, в какой гостинице он останавливался. И Эдуард, прикинув разницу между этим штатским мешком и собой – человеком, видевшим войну своими глазами, – не станет ему объяснять, что в Вуковаре больше нет гостиниц, очень мало домов с целыми стенами и ни одного, в котором можно было бы жить. Строительный мусор, искореженное железо, битое стекло – сплошной необозримый пустырь, на котором уже копошатся бульдозеры. Свернуть с тропы за ближайший угол, чтобы помочиться, невозможно – все заминировано. В небе – ни одной птицы. Трупов немного, их уже вывезли, зато Эдуард сможет вдоволь на них насмотреться, когда его повезут в центр опознания погибших.

Тела истерзанные, синюшные, обгорелые. Запах разлагающейся плоти. Мешки с человеческими останками, которые солдаты выкидывают из грузовиков. Кто были эти люди? Сербы? Хорваты? «Сербы, конечно», – отвечает офицер, который его сопровождает. Похоже, вопрос его шокировал: для него сербы – по определению жертвы этой войны, а хорваты могут быть только палачами. Пятьюдесятью километрами дальше это, возможно, и правда, но утвер ж дать такое, стоя на развалинах практически стертого с лица земли сербской артиллерией (пусть даже федеральной) хорватского города, четверть населения которого числится пропавшими без вести?… А впрочем, какая разница! Эдуард подозревает, что крестьян, несправедливо согнанных с насиженных мест, невинных жертв и отважных бойцов, найдется немало с обеих сторон. Он не верит в то, что одни – полностью правы, а другие – полностью нет, но он также не верит и в объективность наблюдателей. Тот, кто держит нейтралитет, просто трус. Эдуард не трус и – волею судеб – ощущает себя призванным защищать сторону сербов.