Лимонов - Эммануэль Каррер

– Причем важно здесь не то, что происходит в высоких кабинетах, – продолжает Эдуард, стараясь развить достигнутый успех. – И даже не то, что происходит в казармах. А то, что происходит здесь, в Белом доме. Именно здесь все ставится на карту в последний раз, и решающий бой произойдет здесь же. Ельцин не отступит, мы – тоже. Придется драться. У нас есть оружие?

– Да, – словно под гипнозом отвечает генерал.

– Его достаточно?

– Да, вполне.

– Ну так чего же вы ждете? Раздайте его!

– Не теперь, – возражает Руцкой. – Еще рано.

Эдуард хмурится:

– Рано? Именно это говорили социал-демократы в 1917-м. Они утверждали, что революционная ситуация еще не созрела, что в России нет рабочего класса и т. д., и т. п. Слава богу, был еще Ленин, и он думал по-другому. Великий человек – это тот, кто чувствует, когда наступает подходящий момент. Греки называли это словом кайрос (он услышал его от Дугина и восхитился). Так вот сейчас – именно тот момент. Здесь собрались самые отважные люди России, и они готовы сражаться. И вы, товарищ президент, должны сделать выбор, кем вы хотите остаться в истории – великим человеком или трусом?

Видимо, он перегнул палку, потому что Руцкой вдруг возмутился:

– А вы, собственно, кто такой? Писатель, да? Интеллигент? Так позвольте же специалистам решать военные вопросы.

Эдуард даже поперхнулся: это он – интеллигент? Но Руцкой уже потерял к нему интерес, аудиенция окончена.

На следующий день Эдуард совершает ошибку: он выходит из Белого дома. Войти туда можно было без особых проблем, и он рассчитывает быстро вернуться, а пока едет к друзьям, чтобы принять душ и переодеться, а потом – к Дугину, которого он призывает присоединиться к патриотам как можно скорее. Но тот предпочитает следить за развитием конфликта по телевизору, и тут Эдуард впервые задумывается: а не трус ли его учитель? Когда он возвращается, осада уже началась. По приказу Ельцина отключены электричество и телефон, здание окружено бойцами ОМОНа и вход в него перекрыт. И тем не менее всю ночь он делает попытки проникнуть внутрь. Протискиваясь между военными грузовиками и проходя вдоль кордона военных с автоматами у бедра, он чувствует себя партизаном в тылу фашистских оккупантов. Из громкоговорителей несется пропагандистский текст, призывающий мятежников сдаться. Снаружи через окна виден тусклый свет и какие-то блуждающие тени: осажденные зажгли свечи.

Осада продлится десять дней, которые он считает самыми тяжелыми в своей судьбе. Он отдал бы десять лет жизни, руку и бог знает что еще, чтобы исправить сделанную глупость, чтобы быть там, внутри, с этими смельчаками, которые, он в этом уверен, дорого продадут свою шкуру. Так что же делать? Томиться ожиданием за милицейским кордоном в надежде, что откроется лазейка, или пойти домой и слушать выпуски новостей? Но ему будет плохо и там и там, потому что он должен быть в другом месте. Телеви дение доводит его до бешенства. Да, при Ельцине пресса была свободной, но сейчас на осадном положении парламент, и это не шутки. А на экране двадцать четыре часа в сутки журналисты и комментаторы, сменяя друг друга, представляют «конституционалистов» (так называют мятежников) фашистами и буйными сумасшедшими. Сплошным потоком транслируются демонстрация в поддержку Ельцина на Красной площади, концерт неизменного Ростроповича – опять-таки в поддержку Ельцина, и никакой информации о том, что происходит в осажденном Белом доме. Внутри – ни одной камеры, остается лишь домысливать.