Лимонов - Эммануэль Каррер

А теперь представьте себе российскую глубинку, говорит Захар, и безысходную тоску провинциальной жизни, невыносимую для тех молодых людей, у которых есть хоть какие-нибудь способности и стремления. И если один-единственный номер «Лимонки» окажется в таком городе и попадет в руки кому-то из этих ребят, праздных, угрюмых, разукрашенных татуировками, сосущих пиво и дергающих струны гитары, сидя под портретами рок-группы Cure и Че Гевары, добытыми с большим трудом, – дело сделано. И оглянуться не успеешь, как их уже будет десять, двадцать, целая банда опасных подростков, шатающихся по паркам и скверам, бледных, одетых в черные порванные джинсы: потенциальных подозреваемых – самых частых клиентов милиции. У них появился новый пароль – из рук в руки передается «Лимонка». У них появилось что-то свое – газета, которая разговаривала именно с ними. А за всеми вычитанными в газете словами стоял этот тип, Лимонов, и Захар с приятелями бросаются лихорадочно читать все, что он написал. Этот человек становится одновременно и их любимым писателем, и героем в реальной жизни. По возрасту он вполне годится им в отцы, но на их отцов он не похож. Он ничего не боялся, вел жизнь, полную приключений, о которой мечтает любой двадцатилетний, и говорил им так: «Ты молод. Тебе надоело жить в этой дерьмовой стране. Ты не хочешь быть ни жалким обывателем, ни подонком, думающим только о деньгах, ни гэбэшником. Тебя переполняет бунтарский дух. Твои герои – Джим Моррисон, Ленин, Мисима, Баадер. Ну, так вот: ты уже нацбол!»

При этом необходимо понять, поясняет Захар, что «Лимонка» и нацболы – это контркультура. Она идет вразрез с культурой России. Причем контркультура единственная, потому что все остальное – пропаганда и компанейщина. Разумеется, в их рядах попадались и настоящие скоты, и неврастеники, которых такими сделала армия, и скинхеды с овчарками, обожающие пугать приличных граждан нацистским «хайль»: все это так. Но там же оказались и все молодые таланты провинциальной России: художники-самоучки, контрабасисты, ищущие единомышленников, чтобы создать рок-группу, самодеятельные кинорежиссеры, робкие натуры, втайне от всех сочиняющие стихи и мечтающие о красивых девушках и о том, что хорошо бы расстрелять всю школу, а потом застрелиться самому, как делают в Америке. А также сатанисты из Иркутска, «Ангелы ада» из Вятки, сандинисты из Магадана. «Мои товарищи», – тихо говорит Захар, и становится ясно, что никакие литературные успехи, международные премии, переводы на все языки мира, поездки за границу не смогут заставить его предать этих товарищей, жалких бедолаг из русской глубинки.

Эти ребята – вначале были только мальчики – выросли в бедности. Если работали, то за гроши – грузчиками, дворниками, охранниками на стоянках, где, разбрызгивая грязную жижу, парковались внедорожники, стоившие зарплаты их матерей за полжизни, и оттуда вылезали, гундося что-то в мобильник, мужики не намного старше них, но намного хитрее, которых они презирали всеми силами своей души. Когда коммунизм рухнул, Захару и его друзьям было пятнадцать. Их детство прошло в Советском Союзе, и оно оказалось лучше, чем отрочество и юность. С сожалением и теплотой они вспоминают времена, когда жизнь имела смысл, когда денег было мало, но и покупать было нечего, когда дома ремонтировали, а маленький внук смотрел на своего деда с восхищением, потому что тот был лучшим трактористом в колхозе. Они видели крах всей жизни и унижение родителей – людей скромных, но гордых своим положением; они видели их впавшими в нищету, но главное – потерявшими то, чем когда-то гордились. Я думаю, что последнее ранило их сильнее всего: смириться с этим они не смогли.