Лимонов - Эммануэль Каррер

– Да? Вы полагаете, что уголовники – прекрасные люди? – Приставкин добродушно усмехается. – Это ваша позиция как художника? Достоевский тоже так считал… Как бы там ни было, с вами обошлись слишком сурово. Но вы, Эдуард Вениаминович, не беспокойтесь, мы это уладим.

– Я не возражаю, – осторожно вставляет Эдуард.

– Еще бы! Кто ж станет возражать! Но, чтобы облегчить дело, вам бы следовало признать свою вину. Ну-ну, не хмурьтесь, я знаю, что на суде вы все отрицали, но подумайте хорошенько: это будет чистая формальность, чтобы наши друзья из ФСБ не потеряли лица. Вы же знаете, какие они обидчивые. В конце концов, об этом никто не узнает. Эта бумажка будет только у вас в деле. Если согласитесь, то через месяц, от силы – два, будете на свободе.

Эдуард смотрит на него, стараясь угадать, в чем подвох. Потом отрицательно качает головой: репутация человека, идущего до конца, ему дороже любой свободы.

– Подумайте хорошенько, – говорит на прощанье Приставкин.

После этого разговора в судьбе Эдуарда появилась какая-то неопределенность, и оттого, что все решалось в высоких сферах, его положение на зоне изменилось: он почувствовал со стороны окружающих уважение, зависть и даже некоторую робость. Когда его начинали расспрашивать, он коротко объяснял, что это глупости и все останется, как есть.

Однако он ошибался, что подтверждает приехавший из Москвы адвокат. Общественное мнение развернулось в его пользу. Эдуарда теперь считают не террористом, а кем-то вроде Достоевского, автора великих «Записок из мертвого дома». Что же до оппортуниста Приставкина, то он, видимо, просто воспользовался великолепной возможностью выступить в роле либерала. Но Эдуард отказывается выполнить поставленное ему условие, справедливо полагая, что речь идет о его чести. И тогда адвокат предлагает выход в духе чистой казуистики: вопрос о виновности подниматься не будет, а определяющим обстоятельством станет то, что Эдуард свой приговор не оспаривал.

«Если так, то ладно», – соглашается наш герой.

Дальше все происходит очень быстро. На его вкус, даже слишком. Он настроился на долгий срок, приведя в соответствие обстоятельствам свои мысли, планы и даже обмен веществ, и вдруг ему объявляют, что через десять дней, через восемь, через три все кончится: декорации разбирают и массовку распускают – будет сниматься другое кино. К Хозяину его теперь не вызывают, а приглашают , и тот обращается с Эдуардом, как с VIP-персонажем, как будто все, происходившее ранее, было всего лишь шуткой, забавным спектаклем, над которым теперь можно вместе посмеяться. Он просит подписать ему экземпляр «Книги воды» и интересуется, какая память останется у знаменитого зэка от его заведения. «Я буду рекомендовать вашу колонию своим друзьям», – отвечает Эдуард, приведя начальника в восхищение своим остроумием. «Вы порекомендуете ее вашим друзьям! Ах, какой вы шутник, Эдуард Вениаминович!»

Досрочные освобождения – редкость для Энгельса, а этот случай так явно попахивает блатом, что Эдуарду неловко перед сокамерниками. Ведь он совершенно искренне сделал все, чтобы доказать, что он такой же простой мужик, как и они, а теперь выглядит как те журналисты, которые ради своего репортажа втираются в доверие к бомжам и бродягам, а когда дело сделано, говорят им: «Пока, ребята, все было супер, я вас не забуду и на Рождество пришлю фуа гра». И тут же обо всем забывают. Сам Эдуард таких типов презирал, и его удивило и успокоило то, что никто в Энгельсе не держит на него зла. Напротив, его популярность растет как на дрожжах. Впечатление такое, словно все рады, что довелось познакомиться со знаменитостью, чьей судьбой занимаются важные шишки, и что теперь можно будет рассказывать другим, как они сидели рядом на нарах – такое простодушие в конце концов начинает вызывать у него легкую брезгливость.