Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

В коридоре опять стоит этот запах зимнего камина и нектара, и в горле застревает горький ком. Еще чувствуется животный душок, может псины. Не удивлюсь, если Ма Любич приютила у себя бродячего пса-людоеда. (Так и вижу, как она треплет огромную лохматую голову и муштрует зверя звонкими щелчками по большому черному носу. «Ну-ка! Нельзя кушать! Нельзя кушать гостей! Только игра-а-ать… Где мой хороший песик? Вот он где!» Пес крутит головой и виляет ободранным хвостом, изъявляя полное согласие быть вечным слугой Ма Любич в обмен на ее веру – совершенно невероятную и распространяемую на всех – что доброту можно найти в каждом, если не пожалеть пирожка и дружеского слова.) Но нет, у неуловимого аромата другой источник. Быть может, так пахнет сам дом: влагой, старой мебелью и хорошей едой.

– Ты пришел за ним, – резко говорит Ма Любич.

Я опять сижу в кресле у камина, и мне только что подали свежий холодный сок и хрустящий бекон. Такой бекон можно засунуть в рот, как карамель, или проложить между кусочками ржаного хлеба. Если запивать его ассамом с кипяченым молоком, то вкус чем-то похож на ирис.

– Не знаю, – отвечаю я.

Ма Любич цокает. Она уже привыкла, что люди ничего не знают. На то она и нужна: знать все за них, пока они не узнают сами; ворчать и брюзжать, пока они не включат мозги и не сообразят, что к чему.

– Ты пришел из-за того, кто ты и кто он, разумеется. И ты знаешь, чем он сейчас занят.

Нет, понятия не имею. С другой стороны, отлично знаю. Гонзо сейчас делает что-то важное и глупое, начинает жизнь с чистого листа. С помпой, фейерверками и фанфарами реабилитируется перед миром. Геройствует. Но его некому спасти, когда он даст маху. Гонзо действует в одиночку. Ему нужна помощь. Ему нужен взгляд со стороны.

Кем бы я ни был, друга в беде я не брошу. Я по определению другой человек. По определению Гонзо. Я мог бы стать иным, но не хочу. Знавал я таких – они мне не нравятся.

Я выдал свои чувства – жестом ли, выражением лица, вздохом. Старик Любич кивает и издает свою версию фирменного цоканья Ма Любич – что-то вроде «хинхф».

– Он теперь работает в городе, – говорит старик Любич. – За ним пришли. Большие начальники, собственной персоной. Он очень обрадовался. Возгордился. Нехорошо вышло. Елена огорчилась. Гонзо не нужны такие люди, чтобы поверить в себя. Оказалось, нужны. Без них он как тряпочная кукла. Ли тоже огорчилась. Она не сказала, почему, но дело было в новой работе, конечно. Ее покоробило, о чем те люди просили Гонзо. Она расстроилась, потому что он согласился.

– На опасное задание?

– Да, но не только опасное. Плохое.

Тут терпение Ма Любич заканчивается. Мужские разговоры излишне подробны. Она шлепает мужа по руке, чтобы он замолчал.

– Ты должен помочь моему сыну, – говорит она. – Ты всегда ему помогал, в этом твоя суть. Потом у вас будет время на отдых. Сможешь злиться на него сколько угодно. Но сейчас это не имеет значения. Ты нужен Гонзо.

Ма Любич разбирается в математике любви. Любовь безжалостна. Любовь не знает цен, ей важна лишь ценность. Я пришел сюда из-за любви к двум людям, которых на самом деле ни разу не видел. Я не ждал, что они меня признают и ответят теплом. Не ждал, что обрету в этом доме семью и все причитающиеся обязательства. Я сделаю то, что делал всегда: найду Гонзо и спасу его от самого себя. Несмотря ни на что, буду ему другом. Где же он сейчас? Осуществляет вражеский план.

«Премило устроился, Пентюх. Само воплощение шарма и личностного роста. Но давай все-таки вернемся к вопросу «cui bono?». Ты тут устраиваешь групповые обнимашки, а твой недруг – назовем его Злым Разумом, чтобы в твоем тараканьем мозгу все прояснилось, – не дремлет и строит мерзкие козни, лежащие в основе всякого хаоса и смертей. Я прав?»

Да, Ронни.