Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

Едем по главной дороге, вдоль Трубы. Я за рулем. «Магия Андромаса» упрятана в Хавиланде. Она привлекает внимание, а Анабелль неприметна – просто большой скрипучий грузовик, один из многих. Если нам повезло, то все думают, что я умер. Моего тела не найдут, однако тому может быть несколько причин. К примеру, меня сожрали шакалы или голодные дети улицы. Я мог выползти, искалеченный, на дорогу, где меня сравняли с землей проезжающие автобусы. А может – этим я особенно горжусь – мое тело смыло в сточную канаву, и теперь оно медленно сочится в городскую воду.

– Нет! – говорит Элизабет Сомс, когда я продолжаю в том же духе. – Хватит! Довольно, прекрати. – Видите ли, подобными блестящими мыслями я делюсь с ней уже несколько часов подряд, и к этому времени она, морщась и хихикая, выслушала их немало.

В папке Гумберта Пистла была карта. Недалеко от Хавиланда есть самый обычный и безобидный поворот на проселочную дорогу. Вскоре дорога превращается в тропинку, затем в широкое безмятежное шоссе. Если верить знакам, там находится завод по производству искусственного молока. Это «Источник» – место, где делают ФОКС (я еще не рассказал Элизабет о самой страшной тайне Гумберта Пистла, о черных гробах, сгоревших на Девятой станции), где начинается и заканчивается Труба. Голова и хвост удава. Туда должны привезти Захир-бея. Туда должен поехать и я, чтобы положить всему конец.

Однако сейчас нам надо попасть в какое-нибудь известное место, где мы сможем встретиться с союзниками, если такие найдутся. Поэтому я позвонил на личный номер бармена Флинна и заказал номер в «Безымянном баре» (прежде я никогда не отваживался на это, опасаясь подслушать его брань и увидеть, как миссис Флинн елозит по бильярдному столу или развлекается в хозяйских комнатах).

Пустыня почти не изменилась. Вообще пустыни, конечно, меняются. С ними происходят неуловимые метаморфозы, они становятся суше или, наоборот, зеленее, благоволят одному розовоухому хитрому зверьку или другому. Но эту разницу трудно заметить, как трудно бывает разглядеть новую стрижку почти лысого мужчины. Перемены имеют огромное значение, хотя для окружающего мира это по-прежнему пыльная пустошь с небогатой растительностью. Сегодня холодно. На земле лежит туман, с гор веет снегом. А вдоль дороги нам навстречу летит теплый, тошнотворный, навозный запах.

В «Безымянном баре» тихо. Не мертвая тишина, но и привычного шума изнутри не доносится: ни разговоров, ни звона пивных кружек. Неужели там никого? Из придорожного кафе рядом с главной Трубой мы сделали несколько звонков. В баре должно быть полно народу. Если никто не пришел, считай, все кончилось, не успев начаться. Элизабет легонько прижимается ко мне. Я не один. Она со мной и никуда не денется. Двое против целой армии. Чудесно. Тут дверь открывается: на пороге стоят Салли с Джимом. Они отступают, и к нам выходит женщина пониже ростом. Ли.

Я не мог просить коллег по Агентству сюда прийти. Не мог рассказать им о случившемся и ждать, что они мне поверят. Потому и не собирался. Но у Элизабет Сомс нервы пожелезней моих. Она четко знала, как все устроить, кто меня выслушает, кто передо мной в долгу и чувствует это. Она позвонила Ли, представилась, сказала, что она сейчас со мной, объяснила, чем на самом деле занят Гонзо и как его подставили. Вдобавок она поведала эту историю Ма Любич, а та неравнодушна к Элизабет Сомс и считает ее (странствующего мстителя-волшебника, живущего в голубятне) «оччень хорошшей девочкой из Криклвудской Лосчины, оччень хорошшо воспитанной». Ма Любич стала нашептывать Ли на одно ухо, Элизабет на второе, и Ли так и не смогла бы вставить словечко, если бы не вмешался старик Любич. Тогда она сказала одно очень простое слово: «Да».