Под лапой. Исповедь кошатника - Том Кокс (2008)

Он снова начал мять меня лапами – хорошо, что на этот раз мою кожу защищали вельветовые брюки, но близость когтей к более уязвимым частям моего тела слегка беспокоила. Я привык к подобному с Ральфом, только вот а) его когти мало походили на лезвия на руке Фредди Крюгера и б) он не издавал при этом никаких звуков. Может, мощный гул Ральфа и можно было назвать урчанием, но только если речь идет о волшебной мясной стране, где сухой корм растет на деревьях, а коты размерами не уступают автобусу.

На фоне других моих питомцев чудовищные размеры Раффлза стали еще более впечатляющими. Первым пришел разведать обстановку Шипли – что тут за суета? Хотя в его жизни было немало моментов, когда он в чем-то походил на людей, сейчас выражение морды Шипли было поразительно человекоподобным. Раньше я думал, что кошки считают ниже своего достоинства награждать кого-то повторным оценивающим взглядом; теперь я понял, что ошибался. Ничто не могло так оскорбить Шипли, всегда требовавшего моего безграничного внимания и любви, как представшая перед ним картина: более крупный кот не просто занял его территорию и впивался когтями в непосредственной близости от паха хозяина, он еще и немного похож на Шипли, только весил больше, да и мышцы у него были крепче.

Раффлз стремительно бросился в его сторону, хотя вид у него при этом был ленивый. В панике Шипли отпрянул и смылся через кошачью дверцу на улицу, где робко съежился в патио.

Раффлз вернулся к моим ногам и взглянул на меня сонным взглядом, который говорил: «Пустяки, сэр, но любое вознаграждение приветствуется».

– Скоро все наладится, я уверена, – сказала Ди, когда пришла узнать, что за беспорядки творятся в комнате.

Она была права: к одиннадцати вечера все и правда наладилось. В основном потому, что в доме к этому времени остался лишь один кот. Никаких уговоров и лести, чтобы зазвать любимцев на кровать, если мы были не против поваляться с ними, никто не раздражался и не уходил с гордым видом, если мы вдруг чуть-чуть подтягивали на себя одеяло. Раффлз, как ни в чем не бывало, зашел в нашу спальню, прыгнул на кровать и, гулко урча, посмотрел на нас глазами, полными безграничной любви.

– А где, черт возьми, остальные? – удивилась Ди.

Ночью я спустился попить воды и выглянул во дворик: там сидели четыре зверя с округлившимися глазами и прижатыми к голове ушами. Объединенные страхом и непониманием, они забыли о спорах и смертной вражде между собой.

Много раз я жалел о том, что не могу поговорить со своими котами и разъяснить им всю суть какой-либо трудной ситуации… только не сейчас. Что бы я сказал им, говори я по-мяусски? «Женщина, которую вы принимаете за свою маму, плохо себя чувствовала, и, раз никто из вас не любит обниматься, мы решили взять другого кота, который обнимашки любит. Знаю, у него голова в два раза больше, чем у трехлетнего ребенка, но что, если забыть о его пугающем виде и взглянуть на это с другой стороны? Не попадайтесь особо ему на глаза, и, как знать, он, возможно, иногда даст вам спокойно поесть».

Или, может: «Я прекрасно понимаю, что у нас и так три черных кота, замечательных кота, и можно подумать, что на этом пора бы остановиться, но нет: у нас появился еще один. Считайте это выражением нашего признания, только, пожалуйста, не думайте, что мы вас не любим – совсем напротив. Ах да, вот что. Я уже говорил, что через неделю приедет еще одна кошечка? Она серая и очень маленькая, так что вы сможете выпустить пар, гоняясь за ней».

* * *

Через три дня я совершил поступок, который, надеюсь, мне не придется совершать до конца жизни: я вернул кота. Обычные проблемы при пополнении кошачьего семейства, то есть ревность и помечание территории, – это одно, а откровенная тирания – совсем другое. Мы с Ди не смогли бы спокойно жить с мыслью о том, что из-за нашей неконтролируемой любви к мурлыкам и, в особенности, моей абсурдной мечты о «крутом кошаке» мы отвернулись от банды наших давних четырехлапых друзей.