Слезы темной воды - Корбан Эддисон (2015)

Ясмин села рядом с Джамаад и посмотрела на Фатуму. В глазах роженицы стояла мука. Первые двадцать четыре часа она ерзала, ритмично дышала и разговаривала сквозь боль, как любая мать, готовящаяся родить. К закату второго дня движения ее замедлились, взгляд сделался рассеянным, а схватки начали ослабевать, пока не прекратились вовсе. У Ясмин сомнений не осталось. Головка плода была слишком большой для родового канала. Фатуму нужно было немедленно отправить в больницу. Но Джамаад и слышать об этом не хотела. Она отринула эту мысль, как только Ясмин об этом заговорила. «Докторский нож сожжет ее лоно, – сказала она. – Всевышний даст нам ребенка, когда тот будет готов».

Но ребенок все не появлялся. Шли часы, ночь сменилась рассветом, Фатума совсем перестала двигаться. Ясмин чувствовала, как в ней нарастает злость. Медицине она не училась, но Хадиджа передала ей свои знания о деторождении, даже водила ее в одну мединскую больницу смотреть, как проходят роды. Ясмин внимательно наблюдала, как Фиидо выполняла эпизиотомию, и сразу заметила ошибку. Разрез, который Фиидо сделала на промежности Фатумы, был неаккуратным и грубым, в неправильном месте и недостаточно большим, чтобы расширить проход при той рубцовой ткани, которая осталась после обрезания. Ясмин хотела что-то сказать о рубцовой ткани и предложить сделать второе рассечение в другом месте, но знала, что Фиидо ее не послушает, как и Джамаад.

Ясмин понимала: сложность заключалась в обрезании, и это было характерно для многих сомалийских матерей. Этот древний обычай, женское обрезание, перешел к ним от египтян и сохранился до наших дней из-за культурных требований. Это был одновременно ритуал очищения и профилактика внебрачных половых связей, почти каждая сомалийская девочка проходила через него: расставляла ноги на столе в клинике или на камне в кустах, чувствовала огонь лезвия, отсекающего нежную плоть, а потом уколы иглы – или шипов, если иглы под рукой не оказывалось, – когда обрезающий сшивал вагину, оставляя отверстие не шире карандаша для выхода мочи и менструальной крови.

Необрезанная Ясмин для Сомали была редкостью. Но она видела изображения зашитой вагины в медицинских книгах матери. В ее представлении жестокость этой практики могла сравниться разве что с ее бессмысленностью. Обрезание не приносило женскому здоровью никакой пользы, но было чревато многочисленными бедами – кровотечением, инфекциями, нагноением, блокировкой мочеиспускательного канала, осложнениями при менструации – и имело катастрофические социальные последствия. Этот обычай отнимал больше женских жизней, чем война. После семнадцати лет, проведенных в доме матери, Ясмин возненавидела его почти так же, как сама Хадиджа, хотя и не совсем – Хадиджа была обрезана.

Когда солнце поднялось над подоконниками, осветив мрачную сцену в гостиной, Ясмин набралась мужества, чтобы бросить вызов Джамаад.

– Ей нужен врач, – сказала она, стараясь сохранять уважительный тон. – Ребенок застрял в родовом канале.

Джамаад недовольно нахмурилась:

– Что ты знаешь о родах? Я родила четверых, и всех у себя дома. Тебе нужно не волноваться, а молиться. Ведешь себя, как кафир – неверующая.

Ясмин ощетинилась. Ничто ее не раздражало так, как невежество, маскирующееся под мудрость.

– Для чего мы живем в доме, если не для того, чтобы прятаться от жары и от ветра? Для чего мы запираем двери, если не для того, чтобы защититься от воров? Бог не делает все эти вещи для нас. Он дает нам разум, чтобы мы сами могли их совершать.

– Замолчи, глупая девчонка! – прикрикнула на нее Джамаад. – Ты говоришь о том, чего не понимаешь.

Ясмин повернулась к Фиидо и увидела страх в глазах повитухи. В деревне Джамаад считалась кем-то вроде королевы. Но Ясмин была женой Наджиба, и это давало ей привилегии, которых не было у Джамаад. Она посмотрела на Фатуму, скорчившуюся на окровавленном матраце, и злость в ней закипела с новой силой.