Она глянула в его блестящие глаза, увидела в них страсть и ощутила, как в ней самой нарастает желание. И Гизельберт понимал, что с ней происходит, она уже не могла с этим бороться. Не могла противиться тяге вырваться из одиночества, в котором жила так долго. И когда Гизельберт обнял ее, она с жаром ответила на его поцелуй. Поцелуй получился страстным и почти болезненным. Они не имели права быть вместе, но запрещенность близости делала ее еще более желанной. Ах, только бы Гизельберт вновь не отпустил ее. По тому, как он обнимал и целовал ее, она поняла, что слова Эврара о нем как о покорителе женщин были правдой, но она знала и как сама она хороша, каким магнетическим влиянием на мужчин обладает. И когда он прошептал, что она слаще меда, она лишь улыбнулась.

– И ты тоже, – пробормотала в ответ, запутавшись пальцами в его черных мягких волосах.

– Тогда оставь сегодня дверь открытой, – все еще задыхаясь от поцелуя, попросил принц. – Пусть моя сестренка с нянькой ночуют внизу. Допусти меня к себе.

Слабая дрожь в его голосе заставила ее обезуметь от страсти. Она так хотела его, что у нее разболелось сердце. Да, она сделает все, как он скажет. Она полностью покорилась. Она будет принадлежать ему, а он – ей… Это свяжет их, а потом он увезет ее. Он не сможет больше жить без нее, и он защитит ее от гнева Ренье. Непокорный Гизельберт… Непокорный отцу, но не ей. Она сумеет сделать его послушным. Как это удавалось ей с другими, самыми дерзкими и самоуверенными: Ролло, Эбль Пуатье и… Гизельберт. Ей всегда нравились такие сумасбродные упрямцы.

Когда она ушла, Гизельберт какое-то время вынужден был стоять, ухватившись за изгородь. Дьявольщина – что эта женщина сделала с ним! Ему не следовало забывать, что она его враг, что ее дочь – препятствие для его честолюбивых замыслов, что он уже пообещал эту женщину своим друзьям. Ведь разве не ради этого прибыли они в эту глушь? Им надо было уничтожить ее, смять, ввалить в грязь, чтобы она уже никогда не смела подняться, не смела подать голос в защиту своих прав… прав своей дочери. И все же когда он обнимал ее, он хотел лишь одного – чтобы она любила его, чтобы принадлежала ему безраздельно. И он не желал уступать никому. Проклятье, что за колдовской воздух в этих лесах, раз он ради этой рыжей был готов пойти наперекор даже терпению своих людей!..

И все же, когда через какое-то время к нему приблизился Гильдуэн, Гизельберт уже смог взять себя в руки. Спросил, улыбаясь:

– Как там Бивень? Все еще стонет и жалеет себя? С его-то физиономией он не сильно пострадает, даже приобретет шарм.

Но Гильдуэн не желал шутить. Глядел на принца серьезно, почти с вызовом.

– Матфрида сейчас интересует, не зря ли он пострадал, служа тебе? Не передумал ли ты делиться обещанной наградой?

– Ха! – только и ответил Гизельберт. Но за показной веселостью крылась злость. Сейчас он почти ненавидел своего верного Гильдуэна, ненавидел их всех. Почему это он должен выполнять их причуды? Почему он, принц Лотарингский, должен считаться с ними?

Но Гильдуэн напомнил, почему. Да, они все его друзья, они преданы ему и будут держаться за него, пока сочтут, что это им выгодно, что он стоит того, чтобы они были верны ему, даже вопреки воле Ренье. И до сих пор он оправдывал их надежды, был щедрым и покладистым принцем, давшим им понять, что они не ошиблись, выбрав его господином. Но ему не следует забывать, что без них он ничто, проклятый сын, которому герцог готов отказать в наследстве. А за каждым из них стоят их семьи, их роды, их войска. И все это может пригодиться Гизельберту уже в ближайшее время. Поэтому хочется верить, что принц будет достаточно разумен, чтобы не пренебрегать их преданностью. И считаться с ними до конца.

Гизельберт в гневе стукнул кулаком по плетню. Даже затарахтели одетые кое-где на колья изгороди пустые горшки.

– Черт бы вас всех побрал, Гильдуэн! Неужели вы готовы восстать против меня ради рыжей девки?