Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе - Филлис Дороти Джеймс, Т. А. Критчли (1971)

Тернер закончил показания, взволнованный и побледневший от нахлынувших воспоминаний. Тишину в пивной нарушали только скрип перьев журналистов и писаря коронера, потрескивание огня в камине и приглушенный гомон толпы на улице. Невозможно было усомниться в том, что Тернер говорит правду. И хотя в ночь убийства его задержали и отдали на попечение дежурившему тогда сторожу, через короткое время освободили. Но что же он был за человек, если бросил на произвол судьбы внучку Уильямсонов Китти? В своем отчаянном порыве вырваться из таверны «Королевский герб» Тернер о ней явно не вспомнил. Но Де Куинси, рисующий картину броскими черно-белыми мазками, выписывал характеры по контрасту – одного негодяем, другого, в противоположность порочности, благородным. И придумал злополучному жильцу хитроумную защиту:

«Ох уж это мужество! Бог в притче христианских народов помогает тем, кто помогает себе…

Если бы речь шла только о нем одном, он бы не сумел действовать так похвально. Но все произошло по-другому – он искренне встревожился за несчастную девочку, которую знал и любил. Понимал: каждая минута приближает трагическую развязку. И когда проходил мимо двери ее спальни, первой мыслью было взять ее из постели и нести на руках туда, где они разделят общую судьбу. Однако, поразмыслив, понял, что от внезапного пробуждения – ведь ему не удастся даже шепотом объяснить, в чем дело, – девочка громко закричит. И эта неизбежная оплошность погубит их обоих. Оставался единственный способ спасти ребенка. Первым шагом к ее освобождению должно было стать его собственное освобождение. И начало было положено поистине блестящее. Ведь тот штырь кровати, который, как он опасался, вырвется, стоит его покрепче дернуть, выдержал вес его тела. Он поспешно привязал к нему три отрезка самодельной веревки общей длиной двенадцать футов. Грубо скрутил, отчего она стала короче всего на три фута. Привязал к ней вторую такую же веревку, и получилось шестнадцать футов общей длины, чтобы выбросить за окно. К этим шестнадцати, из которых семь ушло на расстояние от подоконника до кровати, добавил еще шесть, так что до земли не хватило около десяти футов. Пустяк для мужчины или мальчишки, можно прыгнуть, не опасаясь травмы. И в этот миг, когда отчаянное волнение почти парализовало пальцы, он услышал тихие зловещие шаги крадущегося в темноте убийцы. Никогда еще, наверное, в этом мире человек не чувствовал такую тяжкую, жестокую ответственность за судьбу спящего ребенка, как этот мастеровой. Стоит на секунду-другую замешкаться или уступить приступу паники, и грань между жизнью и смертью для девочки станет совершенно иной. Но надежда все еще теплилась. Без надежды бы все пропало, и она зиждилась на понимании дьявольской натуры того, чья смертоносная тень затмила в этот миг обитель жизни. Мастеровой ясно сознавал, что преступник не ограничится тем, что убьет ребенка во сне. Пропал бы вкус убийства. Эпикуреец-убийца не почувствовал бы остроты напитка из чаши смерти, если бы не ощутил страданий жертвы. Но что бы ни думал мастеровой, ход его мыслей внезапно прервался. На лестнице снова послышались шаги, такие же тихие и осторожные, как раньше. Еще один шаг, и участь ребенка будет решена. Но в этот миг все было готово – рама распахнулась, веревка свободно закачалась под окном. Мастеровой кинулся наружу, и вот он уже спускается вниз».

Это описание Де Куинси, как и все его эссе, ярко передает ощущение страха и тревожного ожидания, но не имеет отношения к тому, что происходило на самом деле.

Следующим давал показания под присягой Джордж Фокс: