Модный Лондон. Одежда и современный мегаполис - Кристофер Бруард (2004)

За семьдесят четыре года, прошедшие между 1840 и 1914 годами, во время которых Лондон достиг пика своей мировой значимости, комментаторы часто изображали британскую столицу как серию пространственных отношений, направленных от востока к западу и от центра к пригородам. Как у легендарного Древнего Рима, его улицы очерчивали сети более широких глобальных связей, которые выросли из сердца города. Культурные, финансовые, социальные и военные нити сплетались в этом прославленном центре Империи, воспроизводя чувства и заботы далеких колоний в их административном и церемониальном центре. Так, в одной из частей импрессионистского текста «Душа Лондона» (1905) Форд Мэдокс Форд изящно описывал меняющиеся ракурсы, которые привлекались для того, чтобы вообразить столичную топографию. В городе разнообразных контрастов, чудовищной бедности и показного богатства, перенаселенных трущоб и роскошных вилл, процветающих магазинов и загнивающих фабрик целое можно было постичь, только описывая связное многообразие его частей. Форд и большинство людей его класса и профессии находили в контрастах архитектурных стилей и сбивающей с толку лондонской географии материал для красочного рассказа о путешествии, где вместо южноафриканских степей и джунглей были городской асфальт и кирпич. Более того, странствуя по городским кварталам, этот журналист XIX века вел себя практически как потребитель модных товаров на фоне меняющегося социального и эстетического ландшафта, он мог бесконечно заниматься определением себя через одежду. С точки зрения Империи роли покупателя, франта и колонизатора пересекались:

В самом общем смысле, человек, который выражает себя посредством пера и бумаги, глядит на свой Лондон с запада. На худой конец, он надеется закончить этим видом. Лондон, в котором он живет, его Вест-Энд, простирается от, скажем, Чизуика до Портленд-плейс. Для него Лондон кончается вместе с Фенчерч-стрит, а его Ист-Энд – тем, что он называет Уайтчепел. Для другого Лондон – это жизненное пространство между условным Перфлит и условным Блекуоллом. Он сознает, что где-то как будто бы у него в тылу зеленеют и чернеют заливные луга Эссекса, испещренные большими одинокими фабриками и маленькими одинокими фермами. Его компактный Лондон располагается вдоль линии, идущей от Блекуолла к Фенчерч-стрит. За этими городскими пределами находится город банка и мэрии, о котором серьезным людям и говорить нечего. Его улицы прибраны, а строения красивы и просторны. Конец Вест-Энда для него – это фонтан на площади Пиккадилли, а этот последний квартал больших почти чистых каменных зданий, широких выметенных улиц и с довольно ярким освещением уже становится чужой землей, чья странность вызывает неприятные чувства[84].

Архитектурное многообразие сложной инфраструктуры имперского Лондона позволяло использовать город как сцену, на которой предъявляли себя и проводили эксперименты в области одежды, как ничто другое сохранявшей свою эмоциональную свежесть даже после длительного пути морем в Канаду, Индию, Южную Африку, Австралию и Юго-Восточную Азию, хотя, как пишет Форд, местные жители сохраняли верность старым привязанностям, к каковому консерватизму располагали открывавшиеся перед ними виды и ориентиры. За кажущимся постоянством лондонских улиц и площадей, дворов и тупиков, однако, скрывалось неумолимое перемещение народов, и умножение расовых типажей еще больше укрепляло представление о Лондоне как о глобальном городе, чьи социальные границы и социально-экономическая география находились в постоянном движении и при этом были привязаны к ритмам и экономике процесса колонизации. Эдвин Пью в книге 1908 года «Город мира: книга о Лондоне и лондонцах» объяснил, каким образом: