Уарда. Любовь принцессы - Георг Эберс (1877)

Позднее посещение храма не могло остаться незамеченным в общине ученых жрецов. Подобно тому как муравьи, когда их муравейник потревожен рукою человека, беспокойно бегают взад и вперед, не только ученики, но и учителя были охвачены необычайным волнением. Они группами приблизились к ограде. Посыпались вопросы, были высказаны разные предположения. Рассказывали, будто бы от царя пришло известие, что на царевну Бент-Анат напали колхиты, а один шутник из мальчишек уверял, что лазутчика царя Паакера насильно привели в храм, чтобы он здесь поучился лучше писать. Поскольку Паакер был в свое время воспитанником Дома Сети и предания об его стилистических промахах дошли до позднейших поколений учеников, это забавное предположение, несмотря на свою несообразность, было принято с веселым одобрением, особенно учитывая важную должность Паакера при царе. Это казалось правдоподобным, так как серьезный молодой жрец уверял, что он видел царского лазутчика в переднем дворе храма.

Суета и смех мальчиков в такой необычный час были замечены и главным жрецом.

Этот жрец, Амени, сын Небкета, происходивший из древнего благородного рода, был не только единовластным предводителем храмового братства. Жреческие общины всей страны признавали его превосходство, обращались к нему за советом в затруднительных случаях и не противились исходящим из Дома Сети, а значит от Амени, религиозным предписаниям. В нем видели воплощение идеи жречества, и когда он время от времени предъявлял некоторым общинам жрецов какие-либо странные требования, они подчинялись, зная по опыту, что даже запутанные, извилистые пути, на которые он повелевал вступать, всегда вели к единственной цели – возвысить могущество и авторитет служителей богов. Сам царь высоко ценил достоинства этого необыкновенного человека и давно уже старался привлечь его к службе во дворце, на должность Хранителя печати, но невозможно было убедить Амени отказаться от своего весьма скромного положения, так как он презирал внешний блеск и громкие титулы. Он даже осмеливался иногда оказывать решительное сопротивление предписаниям «Великого дома». Амени не желал променять неограниченную власть над умами на условное господство во внешних, казавшихся ему мелочными, делах, всецело подчиняясь при этом слишком самостоятельному и с трудом поддающемуся постороннему влиянию фараону.

Привычки своей жизни он регулировал особенным образом.

Восемь дней из каждых десяти он оставался во вверенном ему храме, а два дня посвящал своему семейству, жившему на другом берегу Нила. Но никому, даже своим близким, он не сообщал, какие именно из десяти дней он намеревался посвятить отдыху. Он спал только четыре часа в сутки. Для этого он, по обыкновению, удалялся в занавешенную комнату, подальше от всякого шума, в полдень, и никогда в ночное время, так как прохлада и спокойствие ночи ему казались подходящими для работы, к тому же он мог заняться изучением звездного неба.

Все обряды, выполнения которых требовал его сан, – омовения, очищения, бритье[12] и посты – он соблюдал с неумолимой строгостью, и его внешность соответствовала внутренним свойствам его натуры.

Амени было за сорок. Он был высоким и статным, без малейших признаков полноты, свойственной на Востоке людям в этом возрасте. Форма его гладко выбритого черепа отличалась пропорциональностью и представляла собой немного вытянутый овал. Лоб его не был ни высок, ни широк, но профиль отличался редким изяществом. У Амени были поразительно тонкие и сухие губы, а глаза – большие, светлые и бесстрастные – не горели огнем, не играли блеском и обыкновенно были потуплены. Он медленно поднимал взгляд, когда намеревался что-либо рассмотреть с проницательностью исследователя.

Молодой Пентаур, поэт Дома Сети, воспел эти глаза. Он говорил, что они подобны войскам, имеющим хорошего предводителя, который дает своим воинам отдохнуть до и после сражения, дабы они могли вступить в битву, накопив силы и уверившись в победе.