Дом на берегу - Дафна дю Морье (1968)

Я не имел в виду упражняться в сарказме. Я действительно не возражал, чтобы она по своему усмотрению распорядилась холостяцкой обстановкой, доставшейся нам от Магнуса. Переставлять мебель было ее любимым делом: она с упоением могла часами этим заниматься.

Но моя попытка примирения возымела обратное действие. У нее на глаза навернулись слезы, и она сказала:

— Ты прекрасно знаешь, что я согласилась бы жить где угодно, если бы только была уверена, что ты по-прежнему меня любишь!

Гнев меня не пугает, и я всегда готов ответить ударом на удар. Но я совершенно не выношу слез. Я открыл ей свои объятия, и она тут же прильнула ко мне, совсем как обиженный ребенок.

— Ты так изменился за последние недели, — сказала она. — Я тебя просто не узнаю.

— Я не изменился, — сказал я. — И я люблю тебя.

Правда — это то, что труднее всего бывает объяснить и другим, и себе самому. Я действительно любил Виту — за те мгновения, проведенные вместе в течение многих месяцев и даже лет, за все те взлеты и падения, которые делают совместную жизнь одновременно счастливой и невыносимой, страшно скучной и бесконечно дорогой. Я научился мириться с ее недостатками, она с моими. Слишком часто в пылу спора мы бросали друг другу обвинения, о которых потом сами жалели. Слишком часто, привыкнув и уже не замечая друг друга, мы забывали говорить добрые, ласковые слова. Вся беда была в том, что некая сокровенная сущность оставалась невостребованной, она дремала в ожидании, что ее разбудят. Ни Вите, ни кому-либо еще я не мог раскрыть тайну моего опасного нового мира. Магнусу — да… Но Магнус мужчина, и его нет. А Вита — не Медея, с которой можно отправиться за волшебными травами.

— Дорогая, — сказал я, — пожалуйста, попытайся понять, потерпи немного. У меня сейчас переломный период, и я не в состоянии принять решение относительно нашего будущего. Это как если стоишь на берегу и ждешь прилива, чтобы броситься в воду… Не знаю, как тебе объяснить.

— Я готова броситься куда угодно, лишь бы ты взял меня с собой, — отозвалась она.

— Я знаю… Знаю…

Она вытерла глаза, высморкалась; ее заплаканное лицо стало таким удивительно трогательным, что я и вовсе растерялся.

— Который час? — спросила она. — Мне нужно ехать за мальчиками.

— Поедем вместе, — сказал я, обрадованный возможности продлить перемирие, чтобы оправдаться не только в ее глазах, но и в своих собственных. Вернулось бодрое настроение; атмосфера, накалившаяся было из-за взаимной злобы и неизлитой горечи, разрядилась, и отношения между нами стали почти такими же нормальными, как раньше. Этой ночью я вернулся из ссылки в гардеробной, к которой сам себя приговорил; сделал я это не без некоторых сожалений, однако надо быть дипломатом. Кроме того, я находил тахту несколько жестковатой.

Стояла прекрасная погода, и два дня — субботу и воскресенье — мы провели купаясь, плавая на яхте и выезжая на пикники вместе с мальчиками. Вновь войдя в роль мужа, отчима и хозяина дома, я втайне готовился к следующей неделе. Мне во что бы то ни стало нужен был день, когда я мог бы остаться совершенно один. И Вита, сама того не подозревая, предоставила мне такую возможность.

— Знаешь ли ты, что у миссис Коллинз есть дочь в Бьюде? — спросила она в понедельник утром. — Я обещала, что мы свозим ее туда на машине на этой неделе. Мы оставим ее у дочери, а на обратном пути, ближе к вечеру, заберем. Что скажешь? Мальчикам эта идея нравится, и мне тоже.

— Сейчас самый разгар отпусков. — Я намеренно сделал вид, что не одобряю эту затею. — На дорогах будут пробки, а в Бьюде — толпы туристов.

— Пустяки, — сказала Вита. — Можно выехать пораньше, езды туда каких-то пятьдесят миль…

Я напустил на себя вид загнанного отца семейства, у которого вечно не хватает времени, чтобы разобраться со всеми навалившимися на него делами.