Танцующая в Аушвице - Паул Гласер (2010)

Звучат первые мягкие ноты вальса Шопена, и я начинаю танцевать, улыбаясь залу и устанавливая зрительный контакт с женщинами, которых я знаю. Когда музыка набирает темп, мой танец украшается все более сложными “завитушками”. Несмотря на то что я танцую с малолетства, сама преподаю танцы и мои выступления показывались в киножурнале, танец для меня не превращается в рутину. Всякий раз это что-то новое. Танцы — это самая большая моя страсть. Я чувствую ритм собственного тела в гармонии со звуками музыки. Танцевать для меня — сродни священнодействию. Когда стихают последние звуки шопеновского вальса, я замираю. Зал восторженно аплодирует.

Следующий танец — “Болеро” Равеля. Красивая музыка начинается с мягких медленных звуков, приходящих как будто издалека, затем набирает все большие обороты, нарастает мощными волнами и, наконец, разрешается сильнейшим взрывом. Под эту музыку я танцую почти балетный номер.

По моей губе скатывается капелька пота. У него соленый привкус. Я импровизирую в танце. Плавные линии на абстрактном полотне. Я ничего не вижу, я вся превращаюсь в музыку. Я танцую почти что в трансе, как это делала, когда мне было пять лет. Сейчас мне уже тридцать, но я испытываю те же чувства, что и тогда. В танце я снова возвращаюсь к саге о Лоэнгрине, рыцаре-лебеде. Эта сага все еще преследует меня. Моя большая любовь исчезла в небе. Любовный треугольник с Лео и Кейсом обернулся для меня катастрофой. Мертвые заполонили мой жизненный путь. Жизнь не раз обходилась со мной сурово. Между первым моим танцем и тем, что я танцую сейчас, случилось много всего, очень много. И это рефреном повторяется в моем нынешнем танце, нагнетается в нем, как стон.

Роза. Танец освобождения

Когда в конце “Болеро” музыка резко обрывается и ее звуки как будто падают со сцены на пол, эхо долго держится над залом, а потом отступает, как отлив. Я возвращаюсь в настоящее. Слегка оглушенная, задыхаясь, в капельках пота. Понемногу я вновь обретаю зрение, а зрители смотрят на меня и молчат. Я опускаю руки — и внезапно на меня обрушивается шквал аплодисментов, шум и неистовые крики. Я уже полностью вернулась в реальность, поэтому начинаю махать и улыбаться зрителям. Этот момент прекрасен, и мне хочется длить его как можно дольше. Я смахиваю со лба пот.

Позже я рассказываю Марте:

— Для меня это был не просто танец. Это был медленно нарастающий, вовлекающий вовнутрь себя, разжигающий танец, заканчивающийся фантастической разрядкой. Этот танец похож на всю мою жизнь, ту жизнь, которая у меня была до этого момента. Этот танец был моим освобождением. Мы уже несколько недель в Швеции, мы знаем, что свободны, но только танцуя, я ощутила это по-настоящему. Думаю, что так это было и для всех присутствовавших в зале женщин. В тот вечер я впервые увидела, как смеются некоторые из них. Мой танец в тот вечер стал моим подлинным освобождением. Как будто это был снова мой первый танец, который я танцевала в пять лет, ощущая, что жизнь только начинается. Начинается заново…

Разумеется, меня остро интересуют вести из Нидерландов. О моих родителях, Джоне, оставшихся членах семьи и друзьях. Я написала множество писем, но пока еще не получила на них ни одного ответа. Спрашивала о своих родных чиновников нидерландского посольства. Ничего не знаем, отвечали мне они.

И вот наконец я получаю письмо с родины. Плохие новости. Катастрофа. После нескольких дней невыносимого горя я могу писать только стихи.

Письмо из Голландии

Гетеборг, 26 мая 1945 года

Из Голландии долго письма я ждала,

Дни и ночи ждала напролет.

Засыпая, о том лишь я думать могла,

Что наутро мне почта придет.

Мамин почерк любимый, знакомый до слез,

Ни за чей я другой не приму —

Как живой уголек он согреет в мороз

И разгонит бездонную тьму.

И бессмысленный труд, и убитую честь,

Лай собак, унижения ад,