Танцовщик - Колум Маккэнн (2003)

В Тейте, у картины Тернера «Цепная гавань, 1828», он коснулся моего плеча. Позже, на Сэвил-роу, его заинтересовало, как мы будем выглядеть в костюмах и котелках. Продавец притворился сильно занятым. Я стянул с его шеи сантиметровую ленту и прошептал Эрику, что он должен измерить длину внутренней части моей ноги. Потом мы шли по городу в котелках, смеялись.

В кинотеатре на Шафтсбери-авеню. В темноте.

Высокий силуэт Эрика у окна «Савойя», снаружи дождь.

Английский обувной мастер совершенно не таков, как я ожидал. Лысая голова, грязный пиджак, лицо, как у казака. Над его столом висит обрамленная фотография Марго. На фабрике нечем дышать, воняет воловьей кожей и разлитым по ведрам клеем. Но работа его великолепна. Он тратит часы на подготовку к изготовлению туфель, скрупулезно вникая в каждую деталь. Всего лишь надев его туфли, я, по-моему, получаю заряд энергии.

(Сапожник с Казначейской мог бы кое-чему у него научиться.)

После представления в гримерной Марго перегорает одна из лампочек над зеркалом. Она бросается к моей двери, пару раз стучит и приходит в отчаяние из-за того, что я не отвечаю. «Руди, милый, загадай желание!» (Марго очень суеверна. Иногда ей удается поймать падающую на щеку ресницу или лепесток стоящего в вазе цветка, и она ничуть не сомневается, что это изменит все вокруг.)

В Эдинбурге выпал снег, я словно опять в Ленинграде.

Кларинда и Оскар (под псевдонимом) пишут по заказу издательства историю моего побега, смешно, конечно, но только это людей и интересует. Они говорят, что такая книга поможет издательству в продаже других, что читатели хотят знать, как все было, как я бежал, бу-бу-бу. (А я даже дату не помню — вроде бы 17 июля, хотя какая разница?) Но я взялся помогать им и буду теперь балабонить о свободе.

Их дом в Кенсингтоне просторен и тепл, они пригласили меня пожить у них месяц-другой. Она пообещала стирать мою одежду, кормить меня, ухаживать за мной, — почему бы и нет? Мне это ничего не стоит, а она все же культурнее, чем простая рабыня.

По вечерам они любят слушать радиопьесы, очень английская черта. Заваривают чай, пекут булочки, разжигают камин. Я лежу на медвежьей шкуре. К ночи они подкладывают в камин новые поленья, готовят горячий шоколад. Кларинда любит слушать, как я играю на рояле. Говорит, что делаю я это блестяще (вранье, конечно, и даже она это понимает). Возможно, я стал играть лучше, но как мне хотелось бы заставить пальцы вытягиваться дальше. Быть своим собственным оркестром.

Кларинда набрала журналов и сложила их в три стратегические стопки, накрыв каждую пьесой Ионеску. Я ощутил себя капризным ребенком, однако выпятил челюсть и ничего не сказал.

В номере отеля полным-полно ассистентов, ламп, проводов, парикмахеров, лакеев с подносами. Гример шепнул мне, что Аведон[21], похоже, задумал театральное появление. Я смотрел на дверь, ждал. Меня, конечно, надули, и весьма умело. На самом деле он был уже там, среди своих ассистентов, наблюдал, присматривался ко мне, прикидывал, под какими углами будет снимать. Потом велел всем выйти, открыл шампанское. А когда я разделся, произнес: «Господи боже».

Проснувшись утром, я едва с ума не сошел от страха. Гиллиан позвонила в его студию и пригрозила подать в суд, если он опубликует хоть одну фотографию. Аведон прислал мне телеграмму: «Я сохраню вашу тайну (большую)».

Эрик вытянулся на спине и заснул. (Я вспомнил, как Анна сминала подушку, чтобы получился отпечаток Сергея.) Неровное дыхание, запах сигарет. Я поцеловал его, спящего, и начал укладываться.

Водитель лимузина предпочел ехать не туннелем, а верхним ярусом моста. Сказал, что я увижу, как в городе загораются огни. Мой эскорт счел это неинтересным, они заявили, что мост старый, ветхий, но я крикнул: «Едем по долбаному мосту!» Водитель усмехнулся.