Самоубийство сверхдержавы - Патрик Бьюкенен (2011)

В 1997 году президент Клинтон охарактеризовал демографическую трансформацию нашей страны так: возможна «третья великая революция в Америке… которая докажет, что мы способны жить, в буквальном смысле… без доминирующей европейской культуры»{425}. Год спустя в выступлении перед выпускниками Портлендского университета штата он описал общество, в котором будут жить их дети и внуки:

«Минет чуть более 50 лет, и в Соединенных Штатах не останется расового большинства. Ни одна другая страна в истории не испытывала столь масштабных демографических изменений за столь малый срок… [Эти иммигранты] вольют свежие силы в нашу культуру и расширят наше видение мира. Они обновят наши основополагающие ценности и напомнят всем нам о том, что на самом деле значит быть американцем»{426}.

Поразительно, не правда ли? Президент Соединенных Штатов Америки сообщает преимущественно белым студентам, что однажды их собственная раса перестанет быть большинством в стране, где правит большинство. Многие наверняка обомлели бы от такого «откровения» или ужаснулись подобной перспективе. Но студенты Портлендского университета штата восторженно встретили новость о грядущем статусе меньшинства, на который их самих и их детей давно обрекло правительство. Среди наших «лучших людей» многие предвкушают тот день, когда белые американцы превратятся в меньшинство в стране, созданной их предками «для себя и для наших потомков».

Этнический мазохизм, удовольствие от унижения собственной этнической группы есть заболевание души, никогда не прикипавшей к Америке Эндрю Джексона, Теодора Рузвельта и Дуайта Эйзенхауэра. Оно проистекает из того, что Джеймс Бернэм назвал «идеологией самоубийства Запада», из системы убеждений, подпитывающей, словно морфином, людей, которые приняли неизбежность своего исчезновения из истории. Олицетворением этномазохизма можно считать Сьюзен Зонтаг, которая заявила в «Партизан ревью»: «Белая раса – рак человеческой истории»{427}.

Большинство людей встретит известие о том, что им суждено стать меньшинством, изумленным молчанием, мрачным смирением и даже ужасом. Как говорил Еврипид, «злее нет горя в жизни», чем лишиться родины[110]. Чем объяснить нашу беспечность? Откуда берется спокойствие, откуда уверенность, что все будет хорошо? Озирая мир и собственную страну, Артур Шлезингер двадцать лет назад писал:

«Национализм по истечении двух столетий остается важнейшей политической эмоцией, гораздо более сильной, чем любые социальные идеологии, такие как коммунизм, фашизм или даже демократия… В национальных государствах национализм принимает форму этнической принадлежности или межплеменной вражды… Этнический подъем в Америке не уникален, это всемирная лихорадка»{428}.

Эта всемирная лихорадка не стихает. Более того, она, если угодно, усугубляется. В рецензии на работу историка Нелла Ирвина Пейнтера «История белого человека» Энтони Пэгден отчаянно старается отмежеваться от идеи, которая ему самому и большинству интеллектуалов видится одиозной – от идеи, что расовая и этническая принадлежность имеют определяющее значение для социума:

«Современная генетика убедительно продемонстрировала, что расы как таковой не существует. Благодаря расшифровке генома человека, мы теперь знаем, что каждый человек делит 99,99 процента своего генетического материала с остальными людьми. Аналогично, цвет кожи и разрез глаз больше не рассматриваются научным сообществом в качестве наиболее очевидных способов классификации людей…

Но все же понятие расы живет, и Америка им одержима»{429}.