Сальватор - Александр Дюма (1863)

– Придется вам прийти в другой день, – сказал мне он.

– Это еще почему?

– Потому что перед дверью образовалась горка земли и ее надо разрыть.

– Так разройте же сейчас!

– Что? Разрыть ее ночью?

– Конечно. Ведь когда-то ее вам все равно придется разрывать. Почему бы не сделать это немедленно?

– А вы что, торопитесь?

– Завтра я уезжаю на три месяца.

– Ну, тогда подождите, пока я схожу принесу заступ и лопату.

И он исчез со своей собакой в густой тени гигантских деревьев.

Действительно, то ли от того, что западный ветер за много лет намел у двери горку пыли и та от дождя превратилась в цемент, то ли оттого, что земля просто вздулась, но перед решеткой сада изнутри образовался холмик высотой, вероятно, восемнадцать дюймов. Он был укрыт от взора высокой травой, росшей вдоль нижних железных перекладин.

Очень скоро человек в черном вернулся, неся в руке лопату. Через решетку, увеличенный до гигантских размеров моим возбужденным воображением, он показался мне древним галлом, вооруженным своим дротиком. Лишь черная кожа его лица портила всю картину.

Он принялся долбить землю, испускав при каждом ударе что-то вроде стона, напоминающего звук, производимый булочниками, за что те и получили прозвище нытиков.

Это было то время, когда Лоев-Веймар только что перевел Гоффмана. Голова моя была набита историями наподобие Оливье Брюнона, Майората, Кота Мурлыки, Кремонской скрипки. Я был уверен в том, что живу в мире фантастики.

Наконец, по прошествии некоторого времени человек в черном закончил свою работу и, опершись на черенок лопаты, произнес:

– Теперь ваша очередь!

– Как это: моя очередь?

– Да, ваша… толкайте!

Подчинившись этому приказу, я стал толкать дверь руками и ногами. Она поупрямилась немного, но в конце концов сдалась. И распахнулась так резко, что ударила человека в черном по лбу, да так сильно, что тот распластался на траве.

Пес, несомненно решив, что этот инцидент явился объявлением войны, яростно залаял, выгнул спину и изготовился уже наброситься на меня.

Я приготовился к отражению двойного нападения, поскольку был уверен в том, что человек в черном, когда он поднимется на ноги, непременно набросится на меня… Но к моему огромному удивлению, из травы, в которую он упал, человек этот приказал псу замолчать и, бормоча: «Ничего, ничего!», встал на ноги, появившись на поверхности.

Когда я говорю на поверхности, то это – чистая правда, поскольку, когда человек в черном поднялся и пригласил меня следовать за ним, мы оказались в зарослях травы, которая доходила нам до подбородка. Мне казалось, что я иду по каштанам. Они, вероятно, и лежали под слоем земли, мха, мертвых листьев и плюща толщиной не менее фута.

Я уже собрался броситься наугад в чащу, но мой проводник остановил меня.

– Минутку! – сказал он.

– Что еще? – спросил я.

– Мне думается, надо запереть дверь.

– Какой смысл? Ведь мы скоро выйдем отсюда.

– Отсюда никто еще никогда не выходил, – ответил мне человек в черном, бросив на меня косой взгляд, от которого я стал искать какое-нибудь оружие.

Ничего я, естественно, не нашел.

– А почему же это никто отсюда никогда не выходил? – спросил я.

– Потому что это – входная дверь.

Этот аргумент, каким бы он туманным ни казался, удовлетворил меня. Я был настроен на то, чтобы довести мое приключение до конца.

Заперев дверь, мы тронулись в путь.

Мне казалось, что я проник в этот недоступный лес, каким он изображался на бульварных картинках: там было все, даже упавшее дерево, которое служило мостком через овражек. Плющ, словно фурия, оплетал стволы деревьев и затем свисал растрепанными прядями с их веток. Два десятка растений с гибкими стволами, переплетясь, словно клубок змей, и тесно прижавшись друг к другу, образовывали при лунном свете некий гамак из зелени, делавший лес почти непроходимым.