Сальватор - Александр Дюма (1863)

Моя бедная мать, очень беспокоившаяся оттого, что не знала, куда я хожу, была бы еще более напугана, если смогла бы проследить за мной и увидеть, через какие мрачные и пустынные места лежал мой путь, начиная с того места, что называлось Горный институт.

Но самым пустынным и мрачным отрезком этого маршрута были, бесспорно, те пятьсот метров, которые мне надо было преодолеть между улицей Аббе-де-л'Эпе и улицей Пор-Руаяль и обратно. Эти пятьсот метров мне надо было пройти рядом со стенами проклятого дома.

Признаюсь, что безлунными ночами эти самые пятьсот метров очень меня волновали.

Говорят, что у пьяниц и влюбленных есть свой бог, который их охраняет. Слава богу, я не могу ничего сказать про пьяниц. Но что касается влюбленных, то я очень склонен в это верить: мне ни разу никто на пути не попался.

Честно говоря, толкаемый страстью все знать до конца, я решил взять быка за рога, то есть проникнуть в этот загадочный дом.

Я начал с того, что стал справляться о легенде, которая этот дом окружала, у той особы, что заставляла меня через ночь совершать тот опрометчивый поступок, о котором я только что вам рассказал. Она пообещала справиться об этом у своего брата, одного из самых буйных студентов Латинского квартала. Легенды его мало интересовали, но все же для того, чтобы удовлетворить любопытство сестры, он навел справки и кое-что узнал.

Одни говорили, что этот дом принадлежал некоему богатому индийскому набобу, а после того, как умерли его сыновья и дочери, внуки и внучки, а также правнуки – этому индийцу было уже полтора века, – он поклялся никого больше не видеть, пить воду только из своей цистерны, питаться только травами из своего сада, спать только на голой земле, положив под голову камень.

Другие уверяли, что этот дом был приютом банды фальшивомонетчиков, что все ходившие в Париже фальшивые деньги были изготовлены между аллеей Обсерватории и Восточной улицей.

Набожные люди говорили шепотом, что в этом жилище поселилось в стародавние времена привидение генерала ордена иезуитов, которое, посетив братьев в Монруже, возвращалось в это странное жилище через подземный ход длиною всего в полтора лье.

Люди с сильным воображением туманно говорили что-то о привидениях, влачащих цепи, о душах, произносящих молитвы, о необъяснимых, необычайных и нечеловеческих шумах, которые можно было услышать в полночь в определенные дни месяца при определенных фазах луны.

Те, кто занимался политикой, рассказывали тем, кто желал их слушать, что этот парк, являясь частью земель, на которых некогда стояла обитель, перед которой казнили маршала Нея, был куплен семьей маршала вместе с домом, прилегающим к этому печальному месту. И что семья маршала, словно совершая обряд освящения, бросила в колодец ключ от дома, а ключ от ворот – через ограду и удалилась, не смея обернуться и посмотреть назад.

В конце концов этот дом, куда никто никогда не входил, эта обитая железом дверь, истории об ограблениях, об убийствах, о похищениях людей и о самоубийствах, паривших над этим печальным парком подобно стайке птиц, эти сказки, достоверные или недостоверные, которые рассказывались о нем в близлежащем квартале, эта ветвь смоковницы, на которой повесился некто по имени Жорж и которую показывали всем, кто останавливался перед решеткой и расспрашивал о доме, – все это возбудило во мне огромное желание войти днем в этот пустынный сад и в этот заброшенный дом, мимо которого я, вздрагивая, проходил по ночам три раза в неделю.

Ворота сада находились на улице Ада, но вход в дом располагался и располагается поныне на Восточной улице под номером 37. То есть это был предпоследний дом перед Обителью.