Сальватор - Александр Дюма (1863)

– Так вот, государь, – снова заговорил маршал, – отзовите законопроект. Потом проведите смотр всей национальной гвардии, и вы увидите по единодушному восторгу и приветствиям, в чем была настоящая причина сегодняшней молчаливости.

– Маршал, законопроект будет завтра же отозван из Национального собрания. Назначьте сами дату смотра национальной гвардии.

– Сир, не соблаговолит ли Ваше Величество назначить его на последнее воскресенье месяца, то есть на 29 апреля?

– Распорядитесь об этом сами: вы ведь главнокомандующий национальной гвардией.

Вечером того же дня в Тюильри был собран кабинет министров и, несмотря на упорное сопротивление некоторых министров, король потребовал немедленно отозвать закон любви.

Министры, несмотря на то, что введение в действие этого закона сулило им большие выгоды, были вынуждены подчиниться воле монарха. К тому же отзыв законопроекта был всего лишь данью благоразумию, мерой предосторожности. Это избавляло правительство от очевидного и неизбежного поражения в борьбе с палатой пэров.

На следующий день после первого смотра, то есть после холодного приема, оказанного королю национальной гвардией, столь озадачившего короля и заставившего его выяснить причины у маршала Удино, давшего монарху дельный совет, господин де Пейронне, взяв слово при открытии заседания палаты пэров, огласил с трибуны ордонанс короля об отзыве законопроекта. Это вызвало вопли радости во всех уголках Франции и было поддержано всеми газетами, как роялистского, так и либерального направления.

Вечером в Париже состоялась праздничная иллюминация.

По улицам и площадям столицы прошли многочисленные колонны типографских рабочих, скандировавшие: «Да здравствует король!», «Да здравствует палата пэров!», «Да здравствует свобода прессы!»

Эти шествия, эта полная поддержка со стороны зевак, запрудивших бульвары, набережные, улицы и переулки, ведущие к дворцу Тюильри, словно приток крови к сердцу, крики толпы, взрывы петард, бросаемых изо всех окон, расцвеченное многочисленными звездами ракет небо, фонари и огни, украсившие фасады всех зданий, кроме правительственных учреждений, – весь этот шум, гомон людей придавали вечеру яркость всенародного праздника, прелесть радости, которая никогда не выражалась народом так бурно, когда проходили празднества, устроенные по распоряжению правительства.

Не меньшей была и радость народа в других городах королевства. Создавалось такое впечатление, что не только Франция одержала одну из привычных для нее побед, но и что каждый француз праздновал свою личную победу.

Радость народа находила свое выражение не только в самых различных формах, она была индивидуальна: каждый старался выразить ее на свой манер.

Тут были и многочисленные хоры, расположившиеся на площадях или двигавшиеся по улицам, распевая национальный гимн. И всевозможный фейерверк, где каждый старался выразить себя, как мог. И танцы, длившиеся всю ночь. Были и факельные шествия, участники которых, как в древние времена, ехали верхом или шли пешком. Были возведены триумфальные арки и колонны с мемориальными надписями, горящая иллюминация. Та, что была организована в Лионе, представляла собой поистине восхитительное зрелище: берега обеих рек, главные площади города, многочисленные террасы многих пригородов были соединены, если можно так выразиться, светящимися лентами, свет которых отражался в водах Роны и Соны.

Такой гордости не внушала даже победа при Маренго, подобной радости не вызвало известие о победе под Аустерлицем.

Потому что обе победы были всего лишь военным триумфом, а отмена закона любви была одновременно и триумфом, и мщением. Это было принятое перед всей Францией обязательство избавить страну от правительства, которое на каждом своем заседании словно задавалось целью лишить народ каких-нибудь дарованных ему свобод и гарантий, записанных в основном законе.