Возвращение Сэмюэля Лейка - Дженни Вингфилд (2011)

Когда наелись до отвала, взрослые уселись кто в шезлонги, кто на траву и стали вспоминать старые добрые деньки. Малышню уложили спать, а подростки перебрались к машинам, послушать радио и поболтать о том, о чем им болтать рано.

За этой светской компанией увязался и Нобл, но был отвергнут, улизнул к ручью и там предался раздумьям. Сван и Бэнвилл вместе с компанией двоюродных братишек-сестренок залезли под дом (он был на сваях, возвышаясь над землей более чем на метр) и стали строить жабьи норки: облепляли босые ноги глиной, хорошенько ее утрамбовывали, а потом аккуратно высвобождали ступни; получались уютные пещерки – даже самые привередливые жабы остались бы довольны.

Часам к трем Джону Мозесу нестерпимо захотелось выпить. Он боролся с этим желанием с той минуты, как проснулся, и казалось, что вот-вот выйдет победителем, но весь запал вдруг улетучился, и он решил: была не была, не станет же он надираться до чертиков – только не сейчас, когда он так счастлив. Джон Мозес поднялся и во всеуслышание объявил, что идет в уборную.

Дети Джона тревожно переглянулись. От старика это не укрылось.

– А что, кто-то против? – строго вопросил Джон. Он, как и всякий, имеет право выйти в туалет.

Все молчали.

– Ну, раз никто не возражает… – И Джон направился в дом.

Все сидели молча, будто им помешали досмотреть хороший сон. Наконец Элвис сказал:

– Фу ты, черт! Думал, обойдется.

Уиллади до боли кусала губы, раздумывая, не побежать ли за отцом, чтобы остановить его, пока он не напился и не испортил праздник. Но вспомнила вчерашнее пиво и приятную слабость после него и решила: может статься, ничего он не испортит, просто расслабится слегка, уснет, да и все. И осталась сидеть в шезлонге.

Калла поднялась, взяла чистую бумажную тарелку.

– Эвдора, кажется, я не пробовала твоего торта дружбы, – сказала она. – Кто еще будет торт дружбы?

Джон прошел через дом в бар и сел на первый попавшийся табурет. Сегодня он совсем не хотел давать себе волю и напиваться. Нет уж, пусть им гордятся. Весь день ему казалось, что так и есть.

Он плеснул в бокал виски на два пальца и выпил. И понял, что все они, все до одного (кроме Уиллади, которую не в чем упрекнуть), водят его за нос, подыгрывают ему, чтобы он оставался трезвым. Он плеснул еще виски, уже не на два пальца, а на три. Перед глазами возникло лицо Уиллади, и Джон крепко зажмурился, чтобы не видеть.

– Уходи, Уиллади, – велел Джон, но она не уходила. – Говорю, уходи, Уиллади. Лучше выпьем с тобой пивка и переговорим обо всем, когда все разойдутся.

Когда Джон открыл глаза, образ Уиллади растаял.

– Где Уолтер? – спросил Джон Мозес. Он только что вернулся на боковое крыльцо. Там было полно народу, и во дворе толпились люди, столько людей, что Джону стало не по себе, ведь он искал в толпе одно-единственное лицо и не находил.

Вдруг все стихло, даже ветер.

– Я спрашиваю, где Уолтер? – проревел Джон.

Той сидел на качелях у крыльца, обняв жену

Бернис – невероятную красавицу, ей было уже тридцать пять, но она и не думала увядать.

Той, оставив Бернис, подошел к отцу:

– Папа, Уолтера сегодня нет.

– Черта с два я тебе поверил! – У Джона заплетался язык. – Уолтер не пропустил бы встречу Мозесов.

Тут Джон вспомнил, почему Уолтера нет.

– Той, ты не должен был отпускать его на работу. Видел же, что он нездоров, – не надо было пускать.

Лицо Тоя исказилось болью.

– Верно, папа. Понимаю.

Джон начал:

– Вспороли брюхо, как сви… – Но не договорил.

На крыльцо поднялась Калла, встала лицом к лицу с Джоном.

– Пойдем-ка в дом, приляжем, – сказала она.

Слова ее будто перенесли Джона Мозеса в другой мир. Он и думать забыл об Уолтере. Он думал о том, что уже десять с лишним лет спит в одиночестве.

– Что? – прохрипел Джон. – Охота в постели покувыркаться?