Айза - Альберто Васкес-Фигероа (1984)

— Вам, наверно, этого не понять, только мы, Баэсы, живем в льянос с незапамятных времен. Встречались среди Баэсов как хорошие люди, так и плохие: всё, как в любом большом семействе, — однако мужчины всегда были решительны, а женщины отважны. — Она с жадностью — как, по-видимому, было ей свойственно — сделала глоток. — Но мои дед с бабкой уже в весьма зрелом возрасте совершили ошибку, родив дочь, которая, к несчастью, оказалась умственно отсталой. Это не очень заметно, тем не менее она никогда не была смышленой и по своему развитию так и осталась на уровне одиннадцатилетней девочки. Ее единственным утешением стали святые, а убежищем — церковь. Этим воспользовался один причетник, который обрюхатил ее в исповедальне с одной-единственной целью — войти в семью Баэсов. Это и был Кандидо Амадо, а плод исповедальни — его сын, Кандидито.

— Ну, а ваша тетя? — поинтересовалась Аурелия. — Она-то чем виновата?

— Моя тетя всегда довольствовалась комнатой, в которой полным-полно святых, большего ей и не надо. Бедняжка — все равно что предмет мебели, и в этом доме с ней обращались бы ничуть не лучше, чем до сих пор. — Селесте широким жестом обвела вокруг. — Этот дом полон историй и воспоминаний. Здесь родился мой дед Абигайль, который с тремя пулями в теле скакал галопом целую ночь, пока не застыл в седле, и даже мертвого его не сбросил конь.

— Он был одноглазый?

Селесте Баэс быстро повернулась к Айзе Пердомо и удивленно спросила:

— Откуда ты знаешь?

Стало очень тихо. Все напряженно молчали, братья и мать с упреком смотрели на Айзу, а она, по-видимому, осознала свой промах, потому что покраснела, опустила голову, а рука, в которой она держала нож, слегка задрожала, прежде чем она положила ее на стол.

И Акилес Анайя, и хозяйка дома поняли, что что-то происходит. Они буравили взглядом Асдрубаля, Себастьяна и Аурелию, и наконец Селесте вновь спросила:

— Откуда ты знаешь?

Девушка ничего не ответила. Продолжая сидеть с опущенной головой, она несколько мгновений вертела в руках нож и затем подняла глаза на мать, ища помощи. Та смотрела на нее серьезно, и лицо девушки приобрело беспомощное выражение.

— Я сожалею, — сказала она. — У меня это нечаянно вырвалось.

Аурелия понимающе наклонила голову и ласково погладила ее по плечу:

— Знаю, дочка. Не волнуйся. — Она помолчала и, сделав над собой невероятное усилие, добавила: — Ответь на вопрос.

Но Айза закусила губу и подняла лицо к братьям. Казалось, она вот-вот расплачется, и ее мольба была адресована главным образом Себастьяну.

— Не сердись! — попросила она. — Я вовсе не хотела ничего усложнять.

— Хорошо, малышка! Хорошо, — последовал дружелюбный ответ. — В конце концов, рано или поздно об этом бы узнали.

— Но что же все-таки происходит? — нетерпеливо спросила Селесте Баэс, заметно нервничая. — К чему все эти секреты? И как ты могла узнать, что мой дед был одноглазым, если, с тех пор как ему выбили глаз, он ни разу не позволил себя сфотографировать, и даже я об этом забыла?

Айза помедлила еще несколько секунд. Она посмотрела на Селесте, посмотрела на старика управляющего, который не проронил ни слова, только наблюдал за всеми, и наконец несмело начала:

— В первую ночь, которую мы провели в доме, меня навестил всадник. Он сидел на черном коне и был одет в белую рубашку, застегнутую до воротника и с пятнами крови в трех местах. Он долго стоял за окном, глядя на меня своим единственным — левым — глазом. Затем кое-что сказал и ускакал.

— Что он сказал?

Младшая Пердомо Вглубьморя покраснела, вновь опустила голову и почти шепотом добавила:

— «Ты могла бы стать достойной матерью Баэсов, но последнего Баэса, достойного носить это имя, сожрали кайманы этой реки».

С воем — словно животное, которому вспороли брюхо ледяным ножом, — Селесте согнулась пополам и, упав со стула, начала кататься по полу и бить ногами куда попало, будто в припадке эпилепсии.