Меня зовут Шейлок - Говард Джейкобсон (2016)

Почему? На этот вопрос Струлович не смог бы ответить. У него почти не было друзей среди мужчин. Мать, жена, дочь – вот центры, вокруг которых вертелась его жизнь. Струловичу польстило, что Шейлок взял его под руку, причем хватка у него оказалась железная. Очень европейский жест. Хотелось бы думать, что со стороны их можно принять за двух профессоров живописи из Болонского университета, обсуждающих эстетику кладбищенских надгробий.

– Сразу видно, что вы ее балуете, – заметил Шейлок, когда Струлович нажал на отбой.

В его голосе слышалось сильное чувство. Да разве могло быть иначе? Но что это за чувство – скорбь, зависть, горечь?..

Быть может, оба они друг другу завидуют?

Или же Струлович просто слышит в голосе Шейлока собственную отеческую гордость и сентиментальность?

– Ее мать слишком больна, чтобы заботиться о ней, как должно, – ответил Струлович. – Ответственность за дочь полностью лежит на мне, а я на подобную роль не гожусь.

– Разве хоть один мужчина на нее годится?

– Без жены, наверное, нет. Так что да, я ее балую. Балую и притесняю – с одинаковой силой.

– Могу вас понять.

– Я хвалю, а затем отчитываю. То, что даю левой рукой, отнимаю правой. За потворством вечно следует раздражение, за раздражением – раскаяние. Мы с дочерью будто заключены в замкнутом пространстве, и я то сковываю ее движения, то слишком остро ощущаю ее присутствие. А затем наказываю за то, что она чувствует то же, что и я. Никак не могу достичь равновесия в своей любви к ней.

Шейлок крепче стиснул локоть Струловича. По его напряженным пальцам пробежала легкая дрожь воспоминаний.

– Своими словами вы вонзаете в меня кинжал, – сказал Шейлок. – Впрочем, любой отец на моем месте испытывал бы то же самое. Таков уж непреложный закон: отцы не знают меры в любви к дочерям.

Получалось, что это ужасная обязанность, возложенная на них Богом, – который справлялся с воспитанием собственных детей ничуть не лучше. Любовь Шейлока, понял Струлович, тяжелое испытание. Однако слова его не только пугали, но и утешали. Значит, Струлович такой не один. Так уж распорядилась вселенная, что отцы любят дочерей не благоразумной, а слишком сильной любовью, и дочери ненавидят их за это.

– Я хочу оставить ее в покое, но не могу, – продолжил Струлович. – Боюсь за нее. Вот бы она заснула, а проснулась на десять лет старше. Дочь, которая учится в колледже, это ходячая пытка. Домой она возвращается с совершенно замороченной головой.

Шейлок едва дождался, пока он договорит.

– Думаете, если бы она никогда не выходила из дому, что-то бы изменилось? Дочери не нужно образование, чтобы научиться ненавидеть отца. Бунтарство можно освоить и через открытое окно. Такова уж природа дочерей.

– Такова уж природа открытых окон.

– Такова уж природа природы.

– Значит, я против природы.

Шейлок издал гортанный звук, похожий на умирающий смешок.

– Что же, флаг вам в руки! – Он замедлил шаг и глянул назад, как бы желая проверить, не гонится ли за ними природа. – Наша борьба с природой длится давно. Много вы знаете одичавших евреев?

Так сразу Струловичу в голову пришел только Джонни Вайсмюллер[25].

Шейлок ударил рукой по воздуху, словно пытаясь прихлопнуть муху.

– Насчет него самого ничего сказать не могу, а вот Тарзан, вы уж мне поверьте, точно не один из нас. Мы с обезьянами не якшаемся. Либо галдеж приматов, либо закон. Мы выбрали закон. Вы ведь читаете Стефана Цвейга? Разумеется, читаете. Говорят, в молодости он занимался эксгибиционизмом перед обезьянником Шенбруннского зоопарка в Вене. Почему именно перед обезьянником? Чтобы высмеять поработивший его сексуальный императив. «Я ничем не лучше обезьяны», – как бы говорил Цвейг. Со временем он это перерос. Вот вся история евреев: мы это переросли. Нужно провести черту под тем, что осталось в прошлом. Христианам нравится думать, будто они провели черту под нами.

– Мы же не обезьяны.