Каменная подстилка (сборник) - Маргарет Этвуд (2014)

Так мог бы выразиться Марциал. Может, он так и сказал где-нибудь. Надо проверить. Aureo hamo piscari. Удить золотым крючком[21].

Брадобреи, работавшие на первом этаже в доме Тина, – три брата-итальянца, пожилых мизантропа, – затруднялись сказать, куда катится этот мир, но точно знали, что ничего хорошего ждать не приходится. В парикмахерской была стойка с журнальчиками определенного типа для клиентов – репортажи о полицейских буднях, фотографии шлюх с огромными грудями и так далее. Предполагалось, что подобное чтиво нравится мужчинам. От этих журнальчиков Тина мутило – призрак матушки Мэв бойко витал над черными лифчиками и тому подобными вещами, – но все равно Тин стригся здесь, задабривая итальянцев, и в ожидании своей очереди листал эту печатную продукцию. В те дни еще не стоило открыто показывать, что ты не такой, и вообще он пока не определился; а итальянцы были его квартирными хозяевами, и их приходилось умасливать.

Однако пришлось объяснить им, что Джорри – его сестра-близнец, а не распутная подружка. Несмотря на запас непристойных журнальчиков (вероятно, проходивших по разряду инвентаря), итальянцы весьма пуритански относились ко всяким шурам-мурам на сдаваемой жилплощади. Они считали Тина добродетельным, прилежным молодым ученым, прозвали его профессором и все время спрашивали, когда же он женится. «У меня нет денег», – отвечал обычно он. Или: «Я все никак не встречу свою суженую». Брадобреи мудро кивали – оба ответа были удовлетворительны.

Поэтому, когда Джорри приходила в гости (нечасто), братья махали ей через окно, мрачно улыбаясь. Как мило, что у профессора такая образцовая сестра. Во всех бы семьях так. Когда вышел номер «Грязи» с сонетами к смуглой леди, Джорри немедленно примчалась к Тину, горя желанием объявить о новопожалованном ей звании Музы. Она взлетела по лестнице на второй этаж, размахивая журналом – еще теплым, только что с мимеографа, – и плюхнулась в плетеное кресло.

– Смотри! – она сунула ему скрепленные скобками страницы, другой рукой откинув назад копну темных волос. Стройный стан был схвачен набивной тканью с рисунком из ярких красных и охряных квадратов, а на шее, в глубоком вырезе крестьянской рубахи, болталось ожерелье из… что это? неужели коровьи зубы? Глаза Джорри сияли, побрякушки звякали. – Семь стихотворений! Я попала в стихи!

Она была такая бесхитростная. Такая живая. Не будь Тин ее братом, питай он пристрастие к женщинам – побежал бы как ошпаренный… но к ней или от нее? Она слегка пугала. Она хотела всего сразу. Всех сразу. Она хотела ощущений. Тин, уже зараженный цинизмом, думал: ощущения – это то, что достается на твою долю, когда не получаешь желаемого. Но Джорри всегда была оптимистичней брата.

– Ты не можешь быть «в» стихах, – сказал он сердито, потому что эта влюбленность сестры уже начинала его беспокоить. Она непременно поранится: она неуклюжа и лишена сноровки в обращении с острыми предметами. – Стихи состоят из слов. Они не ящики, не дома. Никто не может попасть «в» стихи.

– Буквоед! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Тин вздохнул, сдался, присел на шаткий одноногий столик, держа в руке чашку только что заваренного чая, и прочел стихи.

– Джорри, – сказал он. – Эти стихи не о тебе.

У нее вытянулось лицо.

– Как не обо мне! А о ком же?! Это точно про мою…

– Они только о части тебя. – О нижней части, но этого он не сказал.

– Что?

Он снова вздохнул.

– Ты больше этого. Ты лучше этого. – Как бы сформулировать? «Ты не просто доступная дырка?» Нет, это слишком обидно. – Он совершенно не замечает твою душу… твой дух.