Еще раз поскользнувшись в луже крови, Мишка больно ушиб обо что-то босую ногу, потом наступил прямо в распоротый живот покойника (босиком — то еще ощущеньице!) и, медленно приходя от всего этого в бешенство, с разбегу врезался в группу дреговичей, избивавшую кого-то, невидимого за их спинами. Один из мужчин, не то отмахиваясь от Мишки, не то занося руку для удара ударил тыльной стороной ладони его прямо по губам. Обидный удар, внезапная боль в разбитой губе и вкус крови во рту, словно сняли последний предохранитель — Бешеный Лис рванулся наружу.

— У-р-р-рою!!!

Удар прикладом в затылок обидчику, еще один — сбоку под ребра другому дреговичу, пяткой под колено третьему… Жертва, наконец, попала в поле зрения и… это оказался, судя по одежде, лях.

Не останавливаясь, бешеный Лис пробежал прямо по телу ляха, похоже, уже мертвого или умирающего, протаранил оторопевших дреговичей и двинулся к следующему месту «экзекуции». Петька сунулся следом, но опомнившиеся мужики по-быстрому насовали ему плюх и выкинули из круга.

Следующей жертвой народного гнева оказался, все-таки, приказчик Спиридон, вернее, некто, жутко избитый, но обряженный в лохмотья, еще недавно бывшими пижонской голубой рубахой Спиридона.

— П-р-р-рекратить!!! У-р-р-рою!!!

— Пошел на…

Сколько зубов недосчитался дрегович, после удара прикладом, Бешеного Лиса не интересовало. Еще какие-то бьющие и хватающие руки, приклад врезается во что-то хрустнувшее, потом во что-то мягкое, потом самострел вырывается из рук, но в них тут же оказываются выхваченные из-под рубахи кинжалы, а тело совершает почти балетный пируэт… скорее, фуэте, поскольку разворот сопровождается хлещущим движением ноги. Бородатые морды шарахаются в стороны, кто-то трясет окровавленными пальцами, кто-то пытается схватить сзади и визжит по-бабьи, заполучив клинок в ребра… Бешеный Лис пляшет танец смерти, защищая Спирьку с той же слепой яростью, с какой несколько месяцев назад пытался его же догнать и убить, защищает от тех, кого только что спасал!

Правая рука заблокирована… удар левым кинжалом в живот… звяк клинка о кольчугу, а из глаз, от удара в лоб, летят искры… Мишка отлетел к борту ладьи, крепко приложился спиной о шпангоут[48], и медленно начал выплывать из дурмана бешенства. Умеет ратник Арсений бить, ничего не скажешь…

— Ты что, очумел? — Арсений навис над сидящим у борта Мишкой. — Мало нам одного Фаддея…

— Эт… Кхе! Это Спиридон, приказчик наш… и ладья наша… на ней Осьма с ребятами в Пинск ушел.

— О как! А ну! Пошли все прочь! — Арсений угрожающе положил руку на рукоять меча, и дреговичи, предпочли не связываться. Один, правда, начал чего-то орать, но Арсений, притворившись глухим, переспросил: — Ась? — и шагнув вперед, наступил сапогом скандалисту на босую ногу. На этом дискуссия себя исчерпала.

— Спиридон, значит, говоришь? — Арсений всмотрелся в распростертое у его ног тело. — А он живой хоть?

— Недавно верещал, а сейчас не знаю… Его бы на берег, к Матвею. Никто же больше не расскажет, что с Осьмой и ребятами случилось.

— Ну уж и никто! Ляхов поспрошаем, целых пять штук живьем взяли… правда один без руки, а другой без глаз, но говорить-то смогут… Ты чего, парень?

На Мишку вдруг накатила волна тошноты, он ухватился за планширь, перегнулся через борт и его вырвало прямо в стоящий под бортом насад огневцев.

— А-а-й! Вы что там, дырка сзаду, охренели совсем?! — раздалось снизу. — То люди, понимаешь, сыплются, то это самое, дырка сзаду, блюют прямо на голову!

Орал мужик совершенно разбойного вида, владелец столь объемного брюха, что, казалось, кольчуга на нем вот-вот лопнет.

— Не сердись, дядя, не в тебя целились! — миролюбиво заявил Арсений, придерживая Мишку за рубаху. — Ты бы хоть предупредил, что ли, что б левее блевали… или в сторонку отъехал бы.