Богам божье, людям людское - Красницкий Евгений Сергеевич (2010)

— Ладно, ладно, затараторила… — Настена слегка прижала палец к Юлькиным губам, заставляя ее умолкнуть. — Раз уж не рано тебе это знать, ведунья великая, слушай дальше. Каким бы мужским миром наш мир ни был, для всякого мужа есть мать и есть все остальные женщины. Какой бы мать строгой, неласковой, даже злой, ни была, все равно, это мать — самый близкий и самый родной человек в мире, который тебе зла никогда не пожелает, всегда поймет, простит, пожалеет. Всегда у нее сердце за тебя болеть будет, и всегда ты для нее ребенком останешься, даже если у тебя свои внуки по дому бегают. И есть женщины… ЖЕНЩИНЫ, которым дано светлыми богами ощущать любовь и заботу не только к близким, но и ко всем, или почти ко всем, кто рядом с ними обретается. Такие женщины и становятся Добродеями. Добродея, ведь, не имя, а прозвание… и призвание. Никто ее не выбирает, просто потихоньку, не сразу, так начинают ее величать другие женщины, до тех же высот любви и понимания поднявшиеся, уважение у ратнинцев заслужившие, а вслед за ними и все остальные.

Настена замолчала, словно раздумывая: все ли, что требовалось, сказано и правильно ли поняла ее дочка? Все-таки, неполные тринадцать лет, хотя по остроте ума и, пусть специфическому, жизненному опыту, Юлька опережала сверстниц года на два-три. Все равно, ребенок, в котором, впрочем, уже угадываются черты будущей женщины, не столько по внешности, сколько по повадке и вовсе не детским интересам. И женщина эта будет — Настена чувствовала — сильнее, жестче своей матери, решительнее и… беспощаднее к себе и к другим. В покойную прабабку — не столько лекарка, сколько ведунья, жрица Макоши, стоявшей когда-то едва ли не выше остальных славянских богов, способной урезонить громыхалу Перуна и поспорить с самой Мореной. Добрая-то, Макошь, добрая, даже всеблагая, но, когда надо, могла все — вообще все! Тот же Велес поглядывал на Макошь из своего подземного царства со смесью опаски и уважения. Давно это было, очень давно… Но и теперь, в скотьих делах, Макошь домашней скотиной повелевает в большей степени, чем Велес.

— Мам! — перебила Настенины размышления Юлька. — А кто ж теперь-то у нас Добродея?

— Нету. — Настена вздохнула и развела руками. — Старухи все перемерли, Аграфена, жена Корзня, которую следующей Добродеей видели, еще раньше умерла, а Марфу, которая тоже могла бы, Михайловы отроки убили. Правильно, кстати, убили — если не смогла мужа от бунта удержать, то какая же из нее Добродея?

— А старостиха Беляна?

— Умна, хозяйственна, по возрасту самая старшая из ратнинских баб… но суетна, мелочна. Так-то незаметно, но если вдруг что-то неожиданное случается, и думать быстро надо, тут-то все и вылезает. Аристарх ее иногда, как пугливую лошадь, окорачивает. Нет, не годится.

— А другие? Ты, вот, поминала: вдову Феодору, Любаву — жену десятника Фомы, Минькину мать…

— Феодора… не знаю. Чем-то она светлых богов прогневила или… Христа. Чтобы так жизнь бабу била… просто так не бывает. Ты погляди: мужа и среднего сына в один день в бою убили, старший сын ратником не стал — с детства с клюкой шкандыбает, а в сырую погоду, так и на костылях, родители в моровое поветрие преставились, уже второй внук подряд до года не доживает. Нет, держится она хорошо, горю себя сломить не дозволяет — за то и уважают ее. Но я-то вижу: зимняя вода у нее в глазах, и на кладбище чаще… чаще разумного ходит.