Власть меча - Уилбур Смит (1986)

– Шаса, какова будет стоимость карата при средней добыче двадцать три карата в партии руды? – Она задала вопрос внезапно и, когда он замялся, нахмурилась. – Сейчас не время мечтать. – Чтобы подчеркнуть свое недовольство, мать повернулась к Шасе плечом. – Хорошо, доктор Твентимен-Джонс, сегодня мы достаточно долго избегали неприятного. Подумаем, на чем можно сэкономить, чтобы уложиться в урезанную квоту и все же заставить шахту Х’ани приносить прибыль.

Уже стемнело, когда Сантэн прервала работу и встала.

– Завтра продолжим.

Она потянулась, как кошка, и повела всех по широкой веранде.

– Шаса, как мы договорились, будет работать с вами. Думаю, ему следует начать с транспортировки.

– Я как раз собирался это предложить, мэм.

– В какое время вы меня ждете? – спросил Шаса.

– Смена начинается в пять, но я думаю, мастер Шаса захочет прийти позже.

Твентимен-Джонс взглянул на Сантэн. Конечно, это был вызов, испытание; она молчала, дожидаясь, чтобы Шаса принял самостоятельное решение. Она видела, как он борется с собой. Сейчас он в том возрасте, когда сон – наркотик и вставать рано – жестокое наказание.

– Я буду у главного участка в четыре тридцать, – сказал он, и Сантэн расслабилась и взяла его за руку.

– Тогда стоит лечь пораньше.

Она повела «даймлер» по улице небольших коттеджей с железными крышами. Здесь жили белые бригадиры, специалисты и их семьи. На шахте Х’ани очень строго соблюдались социальные разграничения. Этот микрокосм отражал состояние молодой нации. Черные рабочие жили в обнесенных оградами охраняемых поселках, где белые оштукатуренные здания напоминали конюшни. Были отдельные, более благоустроенные помещения для черных бригадиров, которым позволялось жить с семьями. Белые специалисты и бригадиры жили в домах у подножия холмов, а управляющие – на склонах; чем выше располагался дом, тем он был больше и тем просторнее лужайки вокруг него.

Они доехали до конца улицы, повернули, и Шаса увидел сидевшую на ступеньках веранды девушку. Когда «даймлер» проезжал мимо, она показала Шасе язык. Шаса не видел ее почти год, и за это время природа произвела в ней разительные перемены. Ноги девушки по-прежнему были босыми, грязными по щиколотку, а волосы спутанными и выгоревшими на солнце, но выцветшая ткань блузки натянулась и не вмещала расцветающие груди. Они торчали, выступая из глубокого разреза, и Шаса заерзал на сиденье: он понял, что за два красных кольца размером с монету, которые он принял за пятна, видны сквозь тонкую ткань блузки.

Ноги девушки стали длиннее, колени теперь не казались узловатыми, и цвет кожи, коричневой на лодыжках, сменяла на внутренней стороне бедер желтоватая белизна сливочного масла. Девушка сидела на краю веранды, широко расставив ноги, так что подол натянулся. Перехватив взгляд Шасы, она еще шире расставила ноги. Нос у нее был курносый, веснушчатый; она наморщила его, улыбнувшись. Улыбка была хитрая и нахальная. Девушка просунула между белыми зубами яркий розовый язык.

Шаса виновато отвел взгляд и уставился прямо вперед сквозь ветровое стекло. Но он во всех подробностях помнил запретные минуты за насосной и покраснел. Он не мог посмотреть на мать. Та глядела вперед на дорогу и как будто ничего не заметила. Шаса почувствовал облегчение, но тут мать сказала:

– Обычная потаскушка. Бросается на все, что носит штаны. Ее отец из тех, кого мы думаем сократить. Мы избавимся от нее раньше, чем она серьезно напакостит себе и нам.

Шаса был уверен, что мать не заметила их быстрого обмена взглядами. Нет, она все видит, подумал он, а потом понял смысл ее слов. Девушку отошлют… он удивился своему ощущению утраты. Внизу живота ощутимо заныло.

– А что с ними будет, мама? – негромко спросил он. – Я хочу сказать – с людьми, которых мы уволим?