Письма моей сестры - Элис Петерсон (2005)

– Ничего я не стесняюсь, – огрызаюсь я, чувствуя себя беззащитной перед ней, словно она снимает с меня один за другим все мои защитные слои.

– Подумай сама: чем дольше ты будешь умалчивать о Беллс, тем труднее будет тебе при случае небрежно сообщить о ней. Не так ли?

– Сэму не свойственно любопытство. Мы вообще не говорим о наших семьях.

За все месяцы общения с Сэмом я узнала от него лишь крохи информации о его родителях. Его отец в молодости работал за границей. «Мы с матерью нормально жили, – заявил он, когда я спросила, скучал ли он без отца. – Даже прекрасно. Когда отец уехал, мама радовалась. Ей не надо было носить в чистку его одежду или ставить на стол ровно в семь вечера его чертов ужин. Она могла видеться с подругами. Брала меня на все вечеринки, – засмеялся он. – Да, мы с мамой жили великолепно. Все получилось к лучшему».

Сэм не любит рассказывать про свои неприятности или обиды. И это его положительная черта: он не злопамятен и никогда не жалуется. «Жизнь предназначена для жизни, Кэти, а не для размышлений над ней», – говорит он всегда.

На самом деле, конечно, все не так просто, как изображает Сэм. И все же я никогда не чувствовала, что могу рассказать ему про мою семью, про то, как я практически перестала общаться с мамой после рождения Беллс и как страдала от этого. Впрочем, Сэм ничего и не спрашивал. Вот почему мне нравилось быть рядом с ним. Мне не нужно ничего ему объяснять. Я могу быть такой, какой мне хочется.

– Ешь. – Эмма подвигает ко мне тарелки с хумусом и питой. – Ты даже не притронулась ни к чему.

Я равнодушно смотрю на еду.

– Я не голодная. – Вместо этого я наливаю себе еще бокал вина.

– По-моему, ты слишком драматизируешь ситуацию, – произносит она. – Знаешь, ты не единственная, кто сталкивался с подобными вещами. Мой отец вел себя точно так же с мамой.

– Неужели? – я удивляюсь.

– Да, – кивает Эмма. – Он не знакомил ее со своим братом. Ты помнишь дядю Спенсера? У него были большие уши, он скверно играл на пианино, гонял на мотоцикле и носил нелепые коричневые рубашки и бордовые галстуки.

– Конечно, помню, – улыбаюсь я. – Он мог сказать тебе по дате рождения, в какой день недели ты родилась. Мне нравилась та игра. Я родилась в пятницу. Я всегда мечтала, чтобы он ошибся хотя бы на день, но он угадывал все без осечки. Еще помню, как он мучительно плохо играл «К Элизе». – Я усмехаюсь. – Особенно ясно это проявлялось на Рождество, когда добавлялись еще несколько гимнов. А гимн «Слушайте! Ангелы поют» был вообще катастрофой.

– Точно. – Эмма смеется. – Он удивительный, но живет на другой планете. Папа боялся, что мама отменит помолвку, если его увидит. Поэтому он проявлял изворотливость и устраивал так, чтобы мамины визиты никогда не совпадали с приездом дяди Спенсера. Родители крутили любовь восемь месяцев, были помолвлены, и мама встретилась с дядей Спенсером впервые в день свадьбы.

– И он был в каком-нибудь из своих нелепых костюмов? – На какой-то миг я забываю свою собственную дилемму и наслаждаюсь миром дяди Спенсера.

– Нет, еще хуже, он примчался на своем мотоцикле в черной рубашке с золотым тигром. – Она морщит нос. – Тотальная нелепость, но она никого не удивила.

– Ну вот! – Я еще подливаю себе вина. – Значит, твой папа понял бы меня. Вот и тебе надо понять.

– Я понимаю, понимаю. Но я спросила у мамы, была бы для нее разница, если бы она встретила дядю Спенсера до свадьбы, и она ответила, что нет. К тому времени она уже сделала свой выбор. Она все равно вышла бы за папу. А он, дурачок, зря волновался. Мама обожала дядю Спенсера. И все мы тоже. Он клевый. А вот его сестру Эстер она считала скучной и ограниченной.