Вокруг пальца - Йон Колфер (2013)

В моем пересказе все это смахивает на оптимистический рождественский трюизм, но в устах Эдит, с ее певучим выговором, это представляется чистейшей правдой. Мне и самому хочется в это поверить.

Может ли все быть в порядке? Возможно ли такое?

* * *

Эдит предлагает Эвелин пару легких седативов, и та заглатывает их прямо с ладони. Вы хоть когда-нибудь слыхали, чтобы торчок спрашивал: «А что это?» Не важно, убьет это или исцелит, только бы снять ломку. Уже сам факт, что она проглотила какие-то колеса, успокаивает мою тетю, и она укладывается на кровати, добродушно матеря нас в христа-бога-душу-мать, пока не погружается в дрему, храпя носом, выглядящим так, будто со времени нашей последней встречи его ломали.

Лишь тогда Эдит позволяет себе чуть ссутулиться и выказать тревогу взглядом.

– Видел я, как люди выкарабкиваются из состояния и похуже, – заявляю я. – У нее все зубы на месте, что уже хороший признак. Как только они начинают терять зубы, дальше им уже недалеко.

При этой мысли Эдит содрогается. В ее башне из слоновой кости люди теряют только те зубы, которые им не нравятся.

Она смеется:

– Знаешь что, Дэн? Мне надо выпить.

Я улыбаюсь:

– Знаешь что, Эдит? Мне тоже.

* * *

Я с удивлением обнаруживаю, что горилла Кнопка по-прежнему стоит на страже дверей кабинета.

– Вот уж не думал, что ты тащишься от чучел, – замечаю я, погладив нос примата на счастье.

Эдит проталкивается сквозь двери.

– Кнопка. Под конец она была единственной моей компанией.

Я не выражаю сочувствия, потому что не чувствую ни малейшего. Эдит – дамочка в полном порядке, но она знала, во что ввязывается, выходя за миллиардера, помнившего, как Джонни Карсон прибрал к рукам шоу «Сегодня вечером»[44]. Уж наверняка это стоило ей десятка лет жизни, но итог оказался для нее вполне недурен.

Эдит оставила свой отпечаток и на кабинете. Шкаф для трофеев сменил бамбуковый японский водяной фонтанчик, а на месте, где громоздился старый письменный стол Пэдди, теперь стоит нечто вроде утилизированных железнодорожных шпал на глянцевых стальных ножках.

Я бы здесь жить ни за что не смог. Даже мебель тут несет философскую нагрузку. Попытка интерпретировать обои довела бы меня до аневризмы.

– Виски сгодится, Дэниел? Ирландский, конечно.

– Конечно.

Эдит щедрой рукой наливает в два бокала из бутылки «Бушмилс», возрастом почти не уступающей мне самому.

– Тебе стоит запереть этот шкафчик, когда мы закончим. А еще лучше поручить кому-нибудь перебазировать его целиком. Запирание дверцы поможет секунд на десять.

Эдит вручает мне бокал, и мы чокаемся.

– Ты прав. Не тревожься, Дэн. Я ставлю это дело во главу угла. Эвелин будет обеспечено самое лучшее лечение. На сей раз никуда не буду ее отправлять, а лечить прямо здесь.

Мы усаживаемся на противоположных концах Г-образной софы с обивкой под зебру, наши ноги утопают в узорном ковре, вероятно перегруженном символизмом, для постижения которого я слишком груб, и потягиваем наши бархатные напитки цивилизованным манером. Я так рад, что тут нет Зеба, иначе он наверняка устроил бы ковровую бомбардировку этой изысканной ситуации дурацкими комментариями в попытке понудить Эдит либо переспать с ним, либо одолжить ему денег.

Зеб однажды сказал мне, что светские дамы любят «затрахивать», как он это называет. «Почему ж еще, по-твоему, Рапунцель упорно выбрасывала волосы из окна? Ты веришь, что прекрасный принц был первым рыцарем, забравшимся в эту башню?»

Ребенком я прочитал «Рапунцель» раз тысячу, и как раз такая мораль не пришла мне в голову ни разу.

Зато кое-что приходит мне в голову теперь. На это ушло какое-то время, но я не привык пребывать в компании приличных людей.

– Я восхищаюсь тобой, Эдит. Тем, что ты делаешь для Эв.

Моя «бабуля» разглядывает острые носы своих туфель.

– Она же родня, Дэн. Я без нее одна как перст, да и ты тоже.