Вокруг пальца - Йон Колфер (2013)

Ронни выскальзывает со своей стороны, и вдруг мы оказываемся очень близко друг от друга, и я не знаю, следует мне сдать назад или нет. Ронни же подступает еще ближе и кладет ладонь мне на спину. Глаза ее как два шоколадных драже, а губы, когда она улыбается, могут принадлежать какой-нибудь милой особе. Сейчас она улыбается.

– Ронни, – лепечу я, но и только потому, что не знаю, что еще сказать, а еще ее ладонь скользит ниже, за пояс моих джинсов.

Все это весьма публично, но я не могу не вспомнить о той ночи, когда мы были вместе, а она – довольно-таки безумной.

Должно быть, на лице у меня что-то отразилось, потому что Ронни смеется:

– Не льсти себе, Макэвой, я просто проверяю кое-что.

Она просовывает два пальца под резинку стрингов и хорошенько ею щелкает.

– Ты все еще в них, а?

Я киваю, уповая, что никто из полудюжины ранних пташек в закусочной не наблюдает за этим представлением.

– День выдался хлопотный, а запасные я с собой не ношу.

– Это может составить проблему, – отмечает Ронни, салфеткой стирая с руки речную грязь. – Ты не можешь показаться в «Бродвей Парк», выглядя как дряхлый старый бомж.

Слово «старый» в этом предложении совершенно излишне.

* * *

Мы заворачиваем в круглосуточный «Кей-Март» на Бродвее, чтобы я обзавелся одеждой, от которой не смердит сточными водами. Убедительная демонстрация значка Ронел заставила менеджера уступить ключ от туалета с душевой для сотрудников, и я посвящаю несколько минут выскребанию грязи из складок собственного тела и разглядыванию себя в зеркале, поросшем каким-то грибком между стеклом и алюминием. Выгляжу я весьма потрепанным, эдакой зомби-версией себя самого, и «Триллер» Майкла Джексона, проигрывающийся через акустические системы магазина, только усиливает это впечатление, – а может, именно он в первую голову и вложил это впечатление в мои мозги. Я встал по стойке «смирно», когда дошло до куплета Винсента Прайса[64], который мне всегда нравился, и вдруг осознал, что никакая музыка через акустику не звучит – а на самом деле никакой акустики просто нет.

Мне надо pronto взять себя в руки.

Изрядную часть своих вещей я сую в мусор, изъяв из их числа ботинки и куртку, которые сую в мешок.

За стенами душевой дожидается азиат с чашкой в руках, так что я бросаю туда пятерку, смекая, что приму любую карму, какая мне по средствам, а тот говорит:

– Да пошел ты, лысый. Я жду очереди в сортир.

Млин. Прям некуда ступить.

– Звиняй, мужик. Я думал, тебе нужен бакс.

– Потому как я кореец, так ведь?

Я слишком измотан для этого и боюсь постоять за себя, чтобы не спровоцировать очередной конфликт.

– Я извиняюсь, ладно? В общем. Просто верни мне пятерку или оставь себе, как хочешь. Никакой вражды. Анниенгхи гисейео[65].

Старик остается патриотически равнодушен к тому, как я коверкаю его птичий язык.

– Хватит болтать, лысый. Твои слова ранят мне мозг.

По какой-то причине столкновение с этим античным корейцем вызывает у меня нечто вроде мини-срыва. По-моему, это отчасти из-за хаотичности происходящего – этот тип ни с того ни с сего мне перечит, – а отчасти из-за этой штуки про лысого. Конечно, лоб у меня с проектируемую новую взлетную дорожку в аэропорту Кеннеди, но благодаря хирургическому искусству Зеба плешь исчезла, так что я не ожидал, что мои волосы так уж бросаются в глаза. И все же этот злой старый суеглот, дожидающийся очереди в туалет с пустой чашкой в руках, обозвал меня дважды. Неужто Иисусу такой напряг направить в мою сторону пару-тройку приличных людей? Я знаю, что они есть. Один – Джейсон. Эвелин – второй, под слоем протравы.

Ага. И Эдит была тоже. Помнишь?