Подвиги Геракла. После похорон (сборник) - Агата Кристи (1947, 1953)

Здесь, подумал он, действительно край света. Этот снежный карниз, эти разбросанные там и сям хижины и приюты, в каждом из которых лежит неподвижное человеческое существо, сражающееся с коварной смертью.

Так Пуаро наконец приехал к Катерине Самушенко. Когда он увидел ее, лежащую с ввалившимися щеками, на каждой из которых горело ярко-красное пятно, увидел длинные, исхудавшие руки, вытянутые поверх одеяла, в нем шевельнулось воспоминание. Он не помнил ее имени, но действительно некогда видел ее в танце и был захвачен и очарован чудесным искусством, которое заставляет людей забыть о самом искусстве.

Он помнил Михаила Новгина в роли Охотника, прыгающего и вращающегося в том странном, фантастическом лесу, который создало воображение Амброуза Вандела. И вспомнил красивую летающую Лань, вечно преследуемую, вечно желанную, золотое, прекрасное создание с рожками на голове и сверкающими бронзовыми ножками. Он вспомнил, как она падала в финале, подстреленная, и как Михаил Новгин стоял растерянный, с телом убитой лани на руках.

Катрина Самушенко смотрела на него с легким любопытством.

– Я вас раньше никогда не видела, правда? – спросила она. – Что вам от меня нужно?

Эркюль Пуаро слегка поклонился.

– Сначала, мадам, я хочу поблагодарить вас – за ваше искусство, которое когда-то подарило мне прекрасный вечер.

Она слабо улыбнулась.

– Но я здесь также по делу. Я долго искал, мадам, одну вашу горничную; ее звали Нита.

– Нита? – Она уставилась на него широко раскрытыми, испуганными глазами. – Что вы знаете о… Ните?

– Я вам расскажу.

Сыщик рассказал ей о том вечере, когда сломалась его машина, и о Теде Уильямсоне, который стоял, мял в руке кепку и говорил, заикаясь, о своей любви и своих страданиях. Балерина слушала очень внимательно.

Когда он закончил, она сказала:

– Это трогательно, да, это трогательно…

Эркюль Пуаро кивнул:

– Да. Это сказка Аркадии, не так ли? Что вы можете рассказать мне, мадам, об этой девушке?

Катерина Самушенко вздохнула:

– У меня была горничная, Хуанита. Она была хорошенькая, да… веселая, светлая душа. С ней случилось то, что так часто происходит с теми, кому благоволят боги. Она умерла молодой.

Это были слова самого Пуаро – последние слова – окончательные слова… Теперь он опять их услышал – и все-таки упорствовал:

– Она умерла?

– Да, она умерла.

Эркюль Пуаро минуту помолчал, потом сказал:

– Мне не совсем понятен один момент. Я спросил у сэра Джорджа Сандерфилда об этой вашей горничной, и он, казалось, испугался. Почему это?

На лице балерины промелькнуло выражение отвращения.

– Вы просто сказали ему, что речь идет о моей горничной. Он думал, что вы имеете в виду Марию, ту девушку, которая появилась у меня после ухода Хуаниты. Она пыталась его шантажировать – по-моему, что-то узнала о нем. Она была мерзкой девицей, любопытной, вечно читала чужие письма и шарила в запертых ящиках.

– Это все объясняет, – пробормотал Пуаро.

Он минуту помолчал, потом продолжил, также настойчиво:

– Фамилия Хуаниты была Валетта, и она умерла после операции аппендицита в Пизе. Правильно?

Он отметил колебание Катерины, почти незаметное, но тем не менее она чуть помедлила, потом кивнула:

– Да, это правда…

Пуаро задумчиво произнес:

– И все же… есть одна мелочь… ее родные называли ее не Хуанитой, а Бьянкой.

Самушенко пожала худыми плечами:

– Бьянка, Хуанита… разве это имеет значение? Полагаю, ее настоящее имя было Бьянка, но она считала, что имя Хуанита более романтично, и поэтому предпочитала называться этим именем.

– А, вы так думаете? – Пуаро помолчал, а потом, уже другим голосом, сказал: – У меня есть другое объяснение.

– Какое?

Сыщик подался вперед и сказал:

– У той девушки, которую видел Тед Уильямсон, были волосы, которые он назвал похожими на золотые крылья.