Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера - Джон Элдер Робисон (2014)

Теперь я больше не ощущал пронзительное одиночество, которое так угнетало меня, когда мне было пять. То есть я его чувствовал временами, но лишь изредка, в тех случаях, если что-то напоминало мне о моей неполноценности. Когда у меня бывал день рождения, родители пекли торт и дарили мне подарки, и все вокруг радовались и суетились. Но время от времени меня приглашали на дни рождения к другим детям, и там насчитывалось человек десять, а то и двадцать гостей, все носились как угорелые и хохотали. Вот там, у других, были настоящий праздник, а у меня дни рождения получались так себе, сплошное убожество.

Я редко смеялся и редко радовался, и почти никогда не бывал окружен большой компанией сверстников. Я не очень-то понимал, почему так получается, но зато видел, что другим детям хорошо, и мне было обидно, что я пропускаю столько потехи.

В то время как я, оставаясь отщепенцем, подрастал и переходил из класса в класс, отец и учителя начали предрекать мое будущее. Они твердили: «Ты никогда ничего не добьешься». Они говорили: «Ты кончишь тюрьмой», или «Кончится тем, что ты всю жизнь проработаешь на бензоколонке», или «Ты загремишь в армию», и добавляли: «Если, конечно, тебя такого туда вообще примут». По их мнению, я был не такой, как все, и ни на что не годился.

Но я собирался им показать!

Глава 3

Про сочувствие

К двенадцати годам обо мне уже не говорили: «Если ребенок не исправится, ему самое место в психушке», а отзывались так: «Дрянной, чокнутый мальчишка». Хотя мои способности по части общения пусть и скачками, но развивались, однако взрослые всегда были мной недовольны. Начались неприятности по части того, что психотерапевты называют «неподобающим выражением эмоций».

Как-то раз мать пригласила в гости свою подругу Бетси. Я вошел в комнату, где они курили и болтали, устроившись на диване.

Бесси как раз говорила:

– Слышали про сына Элеоноры Паркер? В прошлую субботу его задавило поездом – он играл на рельсах.

Услышав это, я улыбнулся. Бетси повернулась ко мне и с потрясенным видом спросила:

– Что ты смеешься?! По-твоему, это смешно?

Я ощутил замешательство и унижение.

– Да вроде не очень, – промямлил я и с этими словами ретировался. Я не знал, что сказать. Я знал – взрослые считают, что с моей стороны очень плохо улыбаться в такой момент, но я и сам не понимал, почему расплылся в улыбке, а сдержаться не сумел. Никакой радости или веселья я не чувствовал. В подростковом возрасте я вообще плохо понимал, что именно чувствую. И не владел своими реакциями.

Я уже вышел из комнаты, когда в спину мне донеслись слова Бетси:

– С этим мальчиком что-то неладно.

Мать гоняла меня по психотерапевтам, но все они обращали внимание не на то, на что надо было. В большинстве своем они заставляли меня почувствовать себя еще хуже, и все время копались в моих так называемых злых и социопатических мыслях. В общем, пороли чушь и вредили. Легче мне от этих сеансов не становилось. Ни один из психотерапевтов не сумел выяснить, почему я заулыбался, когда услышал весть о гибели мальчика, попавшего под поезд.

Но я-то теперь знаю, почему тогда неуместно заулыбался. И дошел до этого своим умом. Дело было вот в чем.

Элеонору Паркер я, собственно, толком не знал, и с ее сыном даже знаком не был. Поэтому у меня не было веских причин расстраиваться или радоваться, что бы ни случилось с этим мальчиком. Но, когда я услышал новость, в голове у меня пронеслись такие мысли, одна за другой.

Кого-то задавило поездом.

Черт! Как хорошо, что не меня!

И как хорошо, что не Микроба и не родителей.

И не кого-то из моих друзей.

Ну и дурак был этот мальчик, раз он сунулся играть на рельсы.

Никогда не попаду под поезд по дурости.

Как хорошо, что я жив!