Год жизни. Как прожить его так, словно он последний - Стивен Левин (1997)

Однако наш страх перед неизвестностью не настолько смутный, как мы хотели бы думать. Страх смерти – это также боязнь Судного дня. Мы обеспокоены тем, что, возможно, придётся отвечать за свои действия, а из-за незавершённых дел в «агентстве кармических займов и сбережений» мы можем остаться должниками или даже полными банкротами. Но, как выясняется, никакого Судного дня нет: только приговоры, раздающиеся ежесекундно в небесах или в аду ума, сражающиеся за право быть угодными Господу. Мы столь немилосердны к самим себе и ожидаем такого же немилосердия от Него.

Действительно, мы не знаем, что принесёт с собой смерть. Большинство людей настолько не готовы к ней, что упускают таящиеся в ней возможности. Наверняка, вы часто слышите о людях, которые вернулись к жизни после так называемого опыта клинической смерти, приблизившись к удивительному свету, который, по их словам, являлся Иисусом, Буддой или Жемчужными вратами; но эти люди так и не поняли, что они сами являются этим чистым светом. Мы настолько не готовы встретиться со своим величием, что представляем его чем-то меньшим, чем являемся, и большим, чем то, кем мы себя считаем. Лишь наслаждаться этим светом и не сливаться с ним, не погружаться в свою истинную природу, когда во время умирания возникает такая необычайная возможность, – значит проходить мимо благодати, настолько великой, что вам, возможно, придётся родиться заново для того лишь, чтобы вновь её испытать.

Одна из возможностей, раскрываемых перед нами смертью, заключается в том, что когда сознание готовится покинуть тело, наша сосредоточенность становится в десять-двадцать раз сильнее, чем при обычных условиях. Возможно, именно усилением сосредоточенности можно объяснить то, почему столь многие люди, описывая околосмертные переживания, говорят об обретении невероятного покоя. Сосредоточению сопутствует спокойствие, возможно, связанное с невероятным ощущением благополучия, которое, как сообщают многие люди, возникает с наступлением смерти. Другая особенность сосредоточенности – её способность преувеличивать содержимое сознания. Хотя благодаря сосредоточенности всё, происходящее в уме, обретает большую ясность и детализацию, также из-за неё может казаться, что скоротечное представление внутри сознания – настоящая эпическая драма, а не цирк, каковым оно является на самом деле. Это может объяснить, почему загробные миры описываются – как святым, так и ненадолго забредшим туда путником – как более «реальные и живые», чем наш мир. Возможно, это связано с тем, что человек начинает больше присутствовать в настоящем, становится более сосредоточенным.

Может быть, именно благодаря этой невероятной сосредоточенности на ранних стадиях смерти из страха возникают тигры, из благочестия – будды; ангелы и дэвы порождаются доверием, голодные духи – жадностью, миры наслаждений – чувственным томлением, бодхисаттвы – состраданием, Христос и Богоматерь – преданностью, а гигантские насвистывающие зады – отсутствием чувства юмора. Бог и дьявол – отражения трепета встревоженного сердца. Или, словами Кришнамурти, «наблюдаемое есть наблюдатель». Это справедливо для нашего мира, как и для любого другого.

Небеса и ад – не место на некой метафизической карте, но уровни сознания, которые мы повсюду в себе носим. Мы создаём их по собственному образу и подобию. Небеса – это проявление сущности сердца. Ад – это жар, возникающий от трения противоречивых стремлений, диссонанс между тем, кем по нашим представлениям мы должны быть, и тем, кто мы есть. Ад питается осуждением и праведным негодованием. Это падший ангел внутри нас. Однако этот ангел не мёртв, он просто лежит без чувств. Расслабьте свой живот и некоторое время осознанно дышите; и вот он снова возвращается к жизни. Этому ангелу требуется нечто большее, чем искусственное дыхание. Его вполне удовлетворит истина.