Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Эстель боялась его. Этот человек точил меч, потому что затупил его убийствами и потому что собирался убивать еще. Он сидел на стуле, как король – король не только Кокейна. Он как будто бы в любом месте чувствовал себя королем. И в то же время ему было плевать на Кокейн и на всё остальное. За его спиной тоже был ангел, но другой, вдруг поняла Ля Росса. Он отражал не серебристый свет луны, а красные отблески углей. У ангела Танзера были черные крылья. Эстель удивлялась, как он мог быть отцом Ампаро. Но Карла не лжет. А как Алис могла быть матерью Гриманда? Собственного отца девочка не знала, как и многие дети в округе. А у этого грозного шевалье есть отец? А мать? Сестер легче понять. Ля Росса повернула Ампаро лицом к Матиасу:

– Смотри, Ампаро, это Танзер. Не бойся его. Он твой папа.

Эстель боялась, что малышка заплачет, но та принялась агукать. Интересно, что их ангел думает о Танзере? Рыцарь вложил меч в ножны, допил вино из чаши, поставил ее на землю и встал. Второй мужчина сменил позу и махнул рукой. Эстель сделала несколько шагов, и силуэт второго мужчины стал виден на фоне красного свечения углей. Он почесал затылок, и девочка узнала эту огромную голову. Узнала странные складки под зарослями курчавых волос. Ни у кого нет таких плеч. Она облетела на этих плечах весь Париж.

– Гриманд? Гриманд? – позвала Ля Росса.

Огромный человек встал, повернулся и с улыбкой раскинул руки.

У него не было глаз. Вместо них зияли огромные дыры, светившиеся белым.

Гриманд гладил ее волосы, прижимал к груди, говорил много ласковых слов своим рокочущим голосом, но Эстель не слышала. Она вдыхала его странный запах, единственный, который ей нравился. Ампаро плакала, зажатая между ними, и Ля Росса тоже плакала.

Две сестры вместе лили слезы, оплакивали карие глаза, в которых когда-то горел свет – ярче солнца, яростнее огня, богаче золота и мягче пуха. Как такие глаза могли исчезнуть, не превратившись во что-то другое? Может, солдаты забрали их с собой? Можно ли их вернуть? Нет. Эстель знала, что сделать это может только Бог, но Бог не станет. Белые провалы никогда не заполнятся.

Даже слезами.

Других таких глаз не было на всем белом свете. Когда эти карие глаза смотрели на нее, она чувствовала себя единственной живой девочкой на свете. Под их взглядом окружающий мир исчезал, вместе со всем плохим, и оставалась только она, и в эти минуты Эстель чувствовала себя хорошей. Под взглядом этих глаз она ощущала себя так же, как когда Алис обняла ее вместе с Ампаро и Карлой. Значит, Гриманд тоже – один из «них». Он обнимал ее и Ампаро, сестер, которые оплакивали его глаза. Одна его ладонь прикрывала ее голову шлемом нежности, другая обнимала спину девочки, словно плащ, сотканный из любви. Ей нравилось чувствовать себя укрытой. Только она хотела, чтобы вернулись его глаза.

Новорожденная перестала плакать, и Ля Росса тоже.

Они же сестры.

Эстель повернула голову, чтобы можно было дышать, и увидела, что Танзер смотрит на нее.

Его глаза оставались в тени, но девочка знала, что они не карие. Но даже скрытые в темноте, глаза этого человека казались твердыми, как алмазы. И еще они были печальными. Карие глаза Гриманда видели только ее. Но глаза Матиаса видели все. Ее. Гриманда. Ампаро. Людей, вещи и все, что происходит – и не только здесь. Все, что было. Что будет. Что может быть, но никогда не случится. Возможно, именно поэтому они были такими печальными.

Эстель понимала: Танзер знает, кто такая Ампаро. И боялась его еще больше – потому что он был таким печальным и потому что он знал, что младенец у нее на руках – его дочь.