Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Тангейзер перевел взгляд на него, и он отступил за спины своих гвардейцев.

– Вызов остается в силе, – подтвердил Октавьен.

– Тогда выбор времени, места и оружия за мной, – сказал госпитальер.

Никто не стал возражать против этого правила дуэльного кодекса.

– Сию минуту, во дворе, вон тем оружием, – Тангейзер указал на две прикрепленные над дверью булавы – шары на цепи, с обитой железом рукояткой. Октавьен что-то пробормотал и побледнел еще больше.

– Я не владею таким оружием, – выговорил он с трудом.

– Значит, я тебя научу.

Во дворе толпа освободила квадратную площадку, на которой дуэлянтам предстояло сражаться за свою жизнь.

Тангейзер отдал меч и кинжал своему малолетнему слуге.

– Будешь моим секундантом, Грегуар. – Он указал на Октавьена, который совещался с братьями. – Я собираюсь убить этого человека, понимаешь?

Мальчик кивнул и провел языком по своей раздвоенной губе.

– Если кто-то еще войдет в квадрат, ты должен принести мне меч. Беги изо всех сил. Держи его крепко за ножны, рукояткой ко мне. Покажи, как ты будешь это делать.

Грегуар скинул новые башмаки. Из дыр в чулках на его ногах торчали пальцы с кровавыми мозолями. Набрав воздуха в грудь, он взял меч за ножны и протянул рукоятку Тангейзеру:

– Так?

– Превосходно. Из тебя выйдет отличный секундант.

– Вы умрете, сударь?

– Не сегодня.

Госпитальер взял булаву и проверил надежность звеньев позвякивающей цепи. Шарнир на верхнем конце рукояти был прочным, но тугим от долгого бездействия. Соскоблив немного парижской грязи с сапога, Тангейзер смазал соединение. На поверхности тусклой железной сферы размером с крупное яблоко торчали тупые пирамидальные шипы. Такую разновидность булавы применяли против пластинчатых доспехов. Это оружие не было особенно популярным, поскольку требовало специального навыка.

Матиас ни разу в жизни им не пользовался. Он выбрал булаву только потому, что сам выбор, а также видимость, что он умеет с ней обращаться, сокрушат Октавьена еще до того, как начнется поединок. Братья окружили его противника, громко жалуясь на несправедливость, что еще больше подрывало его дух. Бенедикт всхлипывал, и на этот раз не от боли. Он просил прощения.

Солнце опустилось за крышу восточного крыла, окрасив новую черепицу и дымоходы в кроваво-красный цвет. Тангейзер взял булаву в левую руку и сделал круговое движение. Шарнир провернулся. Затем иоаннит повернулся спиной к заходящему солнцу и шагнул вперед. Толпа смолкла. Он опустился на одно колено, перекрестился и снова встал. Почувствовав, что все смотрят на него, рыцарь медленно повернул голову и окинул взглядом собравшихся во дворе гугенотов:

– Октавьен хочет драться в темноте?

Противник Матиаса отделился от братьев, которые похлопали его по спине. Слова их последних напутствий утонули в сгущающемся сумраке. Приблизившись, он взмахнул булавой снизу вверх, а когда она описала дугу за его головой, слегка наклонился вперед для большей устойчивости. Стало ясно, что Октавьен будет целить в ноги – лучшая тактика из возможных. Он обошел Тангейзера справа, пытаясь маневрировать, в чем, вероятно, был мастером, однако теперь едва не споткнулся.

Госпитальер продолжал идти вперед, держа булаву в левой руке у груди. В этой схватке он имел преимущество и поэтому смотрел Октавьену прямо в глаза. Будь он слабой стороной – а такое с ним случалось, и не раз, – то смотрел бы на губы противника, потому что глаза того, кто сильнее тебя, подобны затягивающей черной пропасти. Октавьен, как видно, не усвоил этого урока и пытался выдержать взгляд Тангейзера. Матиас приблизился к противнику – теперь их разделяло не больше трех ярдов. Гугенот по-прежнему пытался зайти с фланга, вращая свое оружие: похоже, в данном случае булава управляла человеком, а не человек булавой, и этого человека все больше и больше озадачивал тот факт, что иоаннит не поднимал собственное оружие.