Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

– Прошу извинить меня за вторжение, господин Паре. Во всем виноваты эти печальные события. Меня зовут Матиас Тангейзер, и я склоняю перед вами голову в знак глубокого уважения. Как вы можете видеть, я рыцарь ордена госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского, и я могу свидетельствовать, что среди его храбрых членов ваша слава хирурга не имеет равных. Во время последней кровавой битвы за Мальту применение ваших методов спасло многие жизни, и я часто слышал ваше имя. Да и сам беседовал о вас с моим другом Жюрьеном де Лионом.

– Вы знали Жюрьена де Лиона? – голос Паре слегка дрожал.

– Я был свидетелем его смерти. Его оттащили прямо от операционного стола и обезглавили.

Выражение лица Амбруаза изменилось. На нем вновь проступило достоинство.

– Жить в такое кровавое время непросто, – сказал Тангейзер. – Но мы должны.

Паре подошел к кровати, достав из рукава очки.

– Я всю жизнь провел на полях сражений, – сказал он. – Резать – моя профессия. Предательство как инструмент политики – это для меня тоже не новость. К нему прибегают все стороны. Но такое предательство? Гиз зашел слишком далеко. Король должен потребовать его голову. Лишь несколько часов назад его величество сидел у этой постели и плакал над ранами адмирала, плакал от сострадания и гнева, клялся, что правосудие свершится. А теперь все говорят, что действуют по приказу короля?

Паре умолк и, надевая очки, посмотрел на Матиаса.

– Я не присутствовал на королевском совете, но не сомневаюсь, что вам сохранили жизнь исключительно по приказу короля, – ответил тот.

Паре задумался, а его руки тем временем ощупывали Орланду, словно жили собственной жизнью. Пульс, кончики пальцев, лимфатические узлы на шее, состояние кожи, языка. Склонившись, хирург понюхал воздух, выходящий из легких юноши, а потом приподнял его веки.

– Поднеси лампу поближе, – приказал он Юсти.

Мальчик придвинулся. Тангейзер похлопал его по спине.

– Лишь благодаря моим усилиям этот юный лев еще жив, – сообщил он хирургу. – Вы с ним – единственные уцелевшие гугеноты во всем квартале. Разве не так, Юсти? Скажи.

– Да, сударь, – подтвердил подросток. – Если бы не вы, меня убили бы во дворце вместе с остальными.

Амбруаз замер:

– Они убивают наших братьев и в Лувре?

– Сударь, я думаю, они убивают везде, – ответил юный протестант.

– Их согнали во двор, как куропаток, и поставили перед стрелками, – прибавил Матиас. – А королевские особы смотрели на все это с балкона, словно на бал-маскарад.

Паре закрыл глаза, и рыцарь испугался, что хирург может лишиться чувств.

– Вы правы, – сказал врач. – Нужно жить дальше. Когда этому юноше последний раз давали опиум? – кивнул он на Орланду.

– Больше десяти часов назад, – ответил Матиас.

Бровь Амбруаза поползла вверх.

– И он до сих пор не пришел в себя? – Хирург открыл сумку с инструментами. – Должно быть, сильный парень, если выжил после такой дозы!

– Ему достался от родителей непростой характер – отчаянность с одной стороны и фанатизм – с другой. И с обеих сторон – упрямство. Это мой сын, но не родной, – объяснил госпитальер.

– Сударь, станьте по другую сторону кровати, чтобы мне ассистировать, – велел ему Паре. – А ты, Юсти, оставайся на месте. Лампа нагреется, так что лучше держать ее полотенцем.

С помощью пинцета и ножниц Паре принялся резать и снимать дурно пахнущую повязку с предплечья Орланду – после путешествия по улице бинт перекрутился и сбился на одну сторону. Тангейзер обогнул кровать.

– Ткань присохла, как корка пудинга, – сказал Амбруаз. – Лучше было оставить рану открытой. Тут пуля и скопление гноя.

– Я сам хотел разрезать бинты, но мне нечем было обработать рану, – объяснил Матиас. – По вашему совету, госпитальеры используют для этого смесь из яичного желтка, венецианского терпентина и розового масла.