Гароэ - Васкес Фигероа Альберто (2014)

Амансио Арес решил перестать «изображать галисийца», то есть все время вглядываться в горизонт, ожидая возвращения брата, так как против собственной воли пришел к горькому заключению, что, как это ни прискорбно, не осталось ни малейшей надежды на то, что океан вернет свою добычу.

Почти залечив поврежденную руку, он, похоже, понял, что самый лучший способ смягчить горе – это полностью отдаться работе. По этой причине он развил бурную деятельность, чем привел в изумление невозмутимых островитян, которые привыкли ко всему относиться с неизменным спокойствием.

Он, словно белка, прочесывал окрестные леса, пока не нашел дерева с нужной смолой, и тогда поспешил набрать ее в больших количествах, чтобы потом нагреть на медленном огне и с осторожностью хирурга наложить на швы обшивки фелюги. Затем он стал вводить в них лучины толщиной в миллиметр – операция настолько кропотливая и тонкая, что любопытные островитяне следили за каждым его движением, словно завороженные.

Местные жители, которым прежде никогда не доводилось видеть ни лодки, ни молотка, ни ножа, ни металлического ковша и уж тем более такого мастерства и аккуратности, часто издавали восхищенные восклицания, словно это была не рутинная ручная работа, а необыкновенное и захватывающее зрелище.

Каждый из чужеземцев оказался окружен вниманием островитян: кому-то хотелось подать галисийцу инструменты, кто-то просил Гонсало Баэсу нарисовать портрет, а кто-то с восторгом наблюдал за Бруно Сёднигусто, когда тот рубил топором дрова.

Несомненно, все это казалось им чудесами того мира, столкновений с которым они до тех пор практически не имели, за исключением воровских набегов охотников за рабами.

Однажды вечером сгорбленная и щуплая старушка, бабка Гарсы, присела рядом с галисийцем, усердно занимавшимся своим кропотливым делом, и протянула ему что-то вроде самодельной кисти. Затем сняла крышку с глиняного котелка, который принесла с собой, и жестами показала, чтобы он использовал содержимое и нарисовал полосу на борту шлюпки.

Амансио Арес заколебался, но уступил настойчивости старухи, и под одобрительные крики присутствующих потрепанное судно тут же начало покрываться красивым и на удивление ярким цветом.

Бруно Сёднигусто не мог удержаться от удивленного восклицания и со всех ног помчался к Гонсало Баэсе, чтобы помочь ему спуститься на берег и взглянуть поближе на подобное чудо.

– Вот это да! – воскликнул он в изумлении. – Вы только посмотрите на это, мой лейтенант!

И действительно, было чем восхищаться, особенно если сравнить рассохшуюся, потрескавшуюся и ноздреватую древесину с новой – гладкой и блестящей – поверхностью. Ее цвет не поддавался описанию: красный с оттенком синего, но не фиолетовый. Это был цвет власти – пурпурный.

Когда испанцы поинтересовались, каким образом получается такой замечательный оттенок, им дали понять, что это великая тайна: мол, на всем острове она известна только трем «шаманшам», которым передавалась из поколения в поколение, – так как цвет заключает в себе не только наивысшую красоту, но еще и конец всех радостей и начало всех огорчений.

То, что пожилая женщина удостоила их подобной чести: позволила попользоваться чем-то столь ценным, – было проявлением приязни и уважения к чужестранцам, а также своего рода признанием одного из них близким другом любимой внучки.

Таким вот образом андалусец, галисиец и саморец стали членами большого семейства, главой которого она была уже много-много лет.

Три дня спустя, почти на рассвете, двое юношей, собиравших моллюски во время отлива, стали призывно кричать, протягивая вытянутые руки в сторону океана и указывая на место, над которым кружили сотни чаек и где то и дело выныривала на поверхность тьма-тьмущая дельфинов, плывущих вслед за каким-то пятном, напоминающим огромный серебряный ковер.