Его власть была столь велика, что даже упрямому капитану Кастаньосу пришлось смириться с тем, что природа уже во второй раз наносит ему поражение. Не было смысла заставлять туземцев таскать ему мешками драгоценный лишайник, раз у него все равно не осталось воды, чтобы превратить орхил в краску.

Ее едва хватало на то, чтобы худо-бедно обеспечить солдат, которым начало казаться, что самый непобедимый из противников решил принять участие в этой нелепой схватке.

Даже последний трус способен взять в руки оружие, отбиваться и контратаковать, отчаянно пытаясь защититься, что, случается, приводит к победе. Однако и храбрец из храбрецов не знает, как сопротивляться жажде, которая на протяжении истории слишком часто уничтожала сверхзакаленные и хорошо вооруженные армии.

В пустынях половины мира так и осталось лежать в песке оружие всех тех, кто погиб там от обезвоживания; перед глазами испанцев, высадившихся на остров, еще стояли огромные барханы, которые они видели вдали во время длинного и тягостного плавания, начавшегося в Севилье.

Африканский берег (Сахара! – одно это слово уже пробуждало ужас) располагался как раз напротив архипелага, и с этим ничего нельзя было поделать, невольно возникала мысль – иногда даже споры, с каждым разом все более ожесточенные, – о возможности истощения скудных водных запасов острова.

Команда баркаса, присланного полковником Сорией с грузом безделушек (на которые уже не находилось желающих), мучилась жаждой почти так же, как те, кто был на Иерро. Единственное, что они сказали, перетаскивая на борт своей обшарпанной посудины вонючие бурдюки с краской, – что это дурацкий способ понапрасну расходовать воду.

– Если бы мы выпили эту дрянь, наверняка вернулись бы на Лансароте писаными красавцами… – пробормотал один из них. – Только мертвыми.

Как только утлое суденышко отчалило, чтобы исчезнуть из вида в восточном направлении, оставшиеся на берегу вновь испытали тоскливое чувство, что их бросили на произвол судьбы на самом краю света. Разница, однако, заключалась в том, что теперь они сознавали, что им предстоит столкнуться не с враждебными, как предполагалось, обитателями сурового острова, а с гораздо более конкретной и ужасной опасностью: последний из их родников постепенно иссякал.

Они сели и стали смотреть, как струйка воды, от которой зависело их существование, с каждым часом становилась тоньше, в то время как кувшин, в котором они пытались ее сохранить, звучал, будто пустой. И вот в какой-то момент наступила тоскливая тишина, прелюдия самого большого из всех несчастий.

Пришло время обрушить проклятия на голову зарвавшегося капитана, который пустил под откос их жизни, смешав их с мочой.

С соседних склонов за ними наблюдали островитяне.

Как и говорил Акомар, те словно ждали, когда пришельцы в конце концов выроют себе могилу, а значит, предположение о том, что с водой у них все обстоит не так плохо, как у испанцев, оказалось верным. Конечно, они потеряли свои урожаи: посадки сожгло солнце. Пришлось зарезать часть скота и засолить мясо, но делали они это очень тщательно и выборочно, желая создать лучшие условия для особей с наибольшей способностью к производству потомства. Отобранных животных отвели на самые вершины, чтобы они пробавлялись скудным подножным кормом и не страдали от жары; недостатка в воде они, по-видимому, не испытывали. А прочих камнями загнали в нижние участки, где им перерезали горло, пока они не успели испустить последний вздох.

У туземцев явно был накоплен огромный опыт разумного использования всего того, без чего просто невозможно выжить. Понятно, что за столько поколений – несть им числа – они научились приспосабливаться к перепадам настроения здешней до крайности капризной природы.